Антон Дубинин - Узкие врата

— Да террористический. Шарахнуть по их заведению хорошенькой бомбой. А потом предъявить требования.

Адриан издал горлом странный замороженный звук, будто его душили. Пальцы его — длинные музыкальные пальцы, так хорошо умеющие зажимать дырочки на флейте — намертво вцепились в подлокотники кресла.

Фил, казалось, торжествовал. Он стоял, скрестив руки, расставив ноги на ширину плеч, прямо как памятник Антонию Гентскому, отлитый из бронзы. Голос его загремел, так что Ал даже испугался, не узнает ли чего лишнего про бомбы и террористические акты тетя София в соседней комнате. Теперь он, кажется, понял Филов план, и хотя менее неприятно ему не стало, однако Фил — отдадим ему должное — был великолепен.

— Что же, фраттер, собирайся. Завтра на рассвете выходим. В Магнаборге все уже готово, мы связались с одной неформальной организацией. Горцы, конечно, все боевики, сплошь ребята отчаянные, я бы с такими в темном переулке лучше не встречался. Зато они не подведут.

Адриан издал горлом еще один звук — будто у него начался острый приступ бронхита. Выглядел он, как утопающий. Не надо. Не надо, прекратим все это… эту экзекуцию, мысленно взмолился Алан, но подать голос не решился. Если все, что от него требовалось — это выглядеть мрачно, то вот уж с этим-то он отлично справлялся.

— Ты хочешь что-то сказать? — холодно и насмешливо удивился Фил, чуть сощурившись в сторону бледноволосого собеседника. Глаза у него были такие же, как у человека, глядящего в оптический прицел. Хотя Ал никогда не знал, какие глаза у такого человека.

— Я… да.

— Ты что… Не хочешь выходить завтра?

— Э… Угм… Ну, в общем, да. Не хочу.

— Хорошо, можно послезавтра. Один день мы можем потерять, но не больше.

— Фил…

— Что… Тим?

— Ты не понял… Я вообще… Не могу.

— Почему же? — спросил достойный рыцарь Филипп тихо и вкрадчиво, подходя совсем близко. Адри больше не сжимался в кресле, он сидел раслабленно, будто у него из тела исчезли все кости, смотрел в сторону. Коричневый кот, сменивший гнев на милость, подошел, снисходительно потерся ухом о хозяйскую коленку. Адриан вздрогнул, будто к нему прикоснулся не кот, а, скажем, электрический скат.

— Не хочу в этом участвовать.

Выговорил он ровно, но Алан, хотя и не знал Адриана близко, понял истину — что за этими словами сквозит смертельный страх. И отвращение к себе и к своему страху — такое сильное, что даже Алана протрясло. Не мучай его, оставь, едва не крикнул он, и только усилием воли заставил себя промолчать, чтобы все не испортить.

— Вот как… — тихо и жутко проговорил Фил и замолчал еще на пару минут. А он своих детей будет не только пороть — еще и приговаривать, понял Ал с тоскливым неприятием и закрыл глаза. Спать, оказывается, хочется очень сильно, так почему бы не начать это делать прямо сейчас. Все лучше, чем смотреть, как один человек издевается над другим. Голос Фила пришел как сквозь вату:

— Ты отказываешься нам помочь? Или, может быть, раз твоя… осмотрительность мешает помочь нам именно таким образом, ты поддержишь дело ордена как-нибудь еще?..

Прощай, проклятая Катрина, не вспоминай моей любви. Ведь я последняя скотина, и руки пС плечи в крови… Алан и не заметил, что в самом деле отключился — кажется, на несколько минут; очнулся он от того, что голова упала назад и стукнулась о спинку кровати; поморгал шальными глазами, вслушиваясь и пытаясь вникнуть в смысл того, что произносили голоса.

— Двести? Этого мало. Включая плату боевикам… Кроме того, если ты отказываешься сам участвовать…

— Хорошо, триста. Я… займу у теток.

— Это еще на что-то похоже. Продать что-нибудь можешь?

— Н-ну… Разве что магнитофон…

— Мы задержимся до завтра. Где-то до полудня. Попытайся успеть это сделать, тогда получится еще пятьдесят.

Алан понял, и его едва не стошнило.

Кот — большой и мягкий, тяжелый, как боксерская груша — откуда-то сверху шлепнулся к нему на колени. Презрительно муркнул на подхалимскую попытку погладить. Кота Адриановой тетки Агаты звали Фемистокл… От чая, от вареной сгущенки во рту остался почему-то привкус тухлого мяса. Господи, почему люди такие гады. Почему мы такие гады, вот что я хотел бы знать. Экая ты, Алька, задница. Преизрядная.

…- Задница преизрядная получилась с этим Адрианом…

— Это почему еще? — Фил вызывающе изогнул густую бровь. — А по-моему, все по-честному. Не хочешь рисковать шкурой — помоги деньгами тем, кто рискует, это закон Крестовых Походов.

— До чего ж ему скверно пришлось…

— Зато у нас теперь, цыпленочек, больше денег, чем было до этой треклятой драки. А деньги нам в самом деле нужны.

— А нельзя было по-честному все рассказать и попросить? — Алан несмело задал вопрос, не дававший ему ни минуты покоя с момента расставания с Адрианом. — Он, может, и так дал бы… Он же был в Ордене.

— Именно — был, — по изменению интонации Алан понял, что глаза у Фила тоже изменились, и предпочел не смотреть на него, глядя все так же в грязноватое окно. Лицо у Фила еще не зажило, хотя синяк под глазом сменил цвет с черно-фиолетового на чуть желтоватый; однако автостопный способ продвижения на юг пока им явно возбранялся, и ехали на электричке. Во избежание эксцессов ехали даже с билетами — денег было больше чем достаточно, почему бы и не отдохнуть от разбирательств с контролерами, раз есть такая возможность…

— А если бы… Если бы он согласился? Ну, в смысле, на этот самый акт, взрывать там чего-то… Вот бы нам тогда стыдно было. За обман.

— А он бы не согласился, — Фил, откупорив бутылку сока, звучно отпил, булькая горлом. Солнечные полосы наискось делили его лицо на две половины — светлую и темную. Прощай, прелестная Катрина, обратно мне на зону путь… — Не согласился бы, сто процентов. Потому что он трус. Я это понял, как только его здесь увидал. А трусость наказуема.

Алан сглотнул, подавившись словами о том, что все мы хороши и не нам самим друг друга наказывать… За окном бежали уже чисто южные ландшафты — степи, белые невысокие домики, странные деревья — пирамидальные тополя, кипарисы… Степь. Он почувствовал — в который раз — себя очень маленьким и очень одиноким. Наверно, потому мне до сих пор так неловко, потому стыдно перед этим дурацким Адрианом, что я и сам тоже — трус… Может, даже еще похуже его. Просто у меня нет выбора, потому что это же мой единственный брат.

— Сок будешь? — Фил преспокойно протянул пластиковую бутылку, хрустнул спиною, сам себе поворотом корпуса вправляя позвонки. — Прощай, прекрасная Катрина… Вот ведь чума, третий день от этой дряни отвязаться не могу. Крутится и крутится в голове… Прилипчивая мелодия, просто зараза. Так будешь сок или нет? А то я упакую в рюкзак.