Вера Камша - Новое тысячелетие

— Я не поэтому стал священником.

— В чем же причина?

— Разве вы не видите, что мир катится в пропасть?

— Катится? — взорвался Андрей. — По-моему он уже свалился в пропасть.

— Нет, — спокойно сказал Фома. — Мы всего лишь на краю. Свалиться в пропасть нам только предстоит.

Андрей опустил голову.

— Я до сих пор не могу поверить в то, что мы услышали и увидели сегодня. Сначала нас не пустили в любимый парк без собаки. После этого в табачном киоске прямо передо мной кто-то купил ЛСД. Через десять минут в ресторане мне сказали, что мясо и вино не подают на открытой веранде. А вчера меня оштрафовали, за то, что я поцеловал свою жену в аэропорту. Я ехал домой, мечтал, что снова пройду по знакомым с детства улицам, встречу друзей, которых знаю всю жизнь… А что получается? Попал в сумасшедший дом!

— Неужели ты не заметил, что мир менялся? — спросил Фома. — Мир населен не слепцами, человеку даны глаза.

— Ты знаешь, у нас на острове все осталось по-старому, — уверенно ответил Андрей.

— Цивилизация не может стоять на месте, — как будто пытался оправдаться за человечество Фома. — Она либо развивается либо погибает.

— Цивилизация… Тогда понятно, — вздохнул Андрей. — У нас ведь на острове одни дикари…

— Но как же церковь… — неуверенно спросила Динака. — Она всегда была консервативна. Мы сегодня видели не менее тридцати сект. И они не просто существуют, они функционируют. Абсолютно легально. Мы видели, как туда заходят люди.

— Сорок семь, если быть точным, — сказал Фома. — Сейчас в городе сорок семь разных учений, которые устойчиво функционируют.

— Нет… нет, нет, нет… я не могу понять. У меня в голове не укладывается. Права животных выше, чем права человека — это я допускаю. Легализация наркотиков — вполне возможно. Дифференцированное наказание, в зависимости от благосостояния гражданина — бог с ним. Но вера… Это единственное, что на протяжении тысячелетий оставалось неизменным. Сейчас что, не принято верить в Бога?

— И раньше человек сам решал, верить ему или нет. Сейчас же общество относится к этому еще более терпимо. Высшее проявление демократии.

— С ума сойти. И это я слышу из уст священника…

— Не священника, а гражданина. Из уст гражданина ты услышал правду. Но не истину.

— Но тогда ответь мне, гражданин. Ты понимаешь, что Библия это не конституция? К ней нельзя принимать поправки! И никакие свитки мертвого моря не в силах этого сделать! Церковь может признать свои ошибки, заблуждения. Признать, что лгала намеренно, пусть и руководствуясь высшей целью. Но благословлять однополые браки она не может! Церковь не вправе амнистировать содомский грех, лотя бы потому, что никакой папа не сможет сделать даже один белый волос черным.

Андрей замолчал, а Фома лишь снисходительно улыбнулся. Андрей почувствовал, что только что доказывал элементарные вещи, которые все давно знают.

— Как священник, — все так же спокойно сказал Фома, — я скажу, что ты прав. Именно поэтому ты застал меня в этом заброшенном храме. Сюда перестали ходить люди, но отсюда не ушел Бог.

— Но как же…

— И падшей женщине, и сборщику налогов Христос сказал: «Ты можешь пойти с нами». Человек сам выбирает, во что ему верить. Я лишь могу помочь нуждающемуся в поддержке, но заставить… не то чтобы не могу, но и не хочу. Человек сам совершает поступки и сам будет отвечать за них.

— Ты не правильно меня понял, — сказал Андрей. — Я не агитирую немедленно всем креститься или делать обрезание. Откуда взялись шарлатаны я догадываюсь, но почему им все так запросто верят — понять не могу.

— Еще когда ты учился в университете, — ответил Фома, — свобода в Европе приобретала все более причудливые формы. Однополые браки, легализация наркотиков. Клонирование человека, волна новых учений. Официальные представительства террористических организаций. Новые пророки указывали на пороки церкви, справедливо указывали, и заявляли что они, и только они, настоящие посланники высших сил. Многие считали, что лучше секты, чем ислам. Ватикан закрыл глаза на лжепророков, только бы не отдать паству в руки ислама. Десять лет назад казалось, что как только ислам отступит за свои извечные границы, христианство быстро вернет себе заблудшую, ушедшую в секты паству, к тому времени понявшую свою ошибку. Казалось, останется только раскрыть объятья… Но человек увлекся. Свобода ради свободы — это хаос. Никто не задумывался, к чему все может привести. Очень скоро законы стали обвинять в ущемлении прав гражданина. Пацифисты, целующиеся с террористами, кровью невинных омывающими дорогу к власти. Правозащитники, кричащие, что только Бог имеет права наказывать человека. Экологи, призывающие остановить промышленность… Вы правы. Мир встал с ног на голову. То радушие, с каким демократия раскинула свои объятия хаосу — улыбка Сатаны. Он и не делал ничего, мы все сделали сами.

Фома замолчал. Андрею и Динаке стало страшно от услышанного.

— Один писатель, — тихо заговорил Андрей, — однажды сказал: «За пару дней я могу придумать религию, которая за десять лет разрушит мир. Только зачем?» Религию он придумывать не стал, но для разрушения мира десяти лет почти хватило.

Они разговаривали еще около получаса.

От церкви Андрей и Динака неспешно пошли в сторону дома. На улицах стало больше прохожих, в летних кафе уже было непросто отыскать свободный столик. Город бурлил, как и пятнадцать лет назад, горожане жили обычными бытовыми заботами, воспитывали детей, ссорились и мирились. И на первый взгляд ничего не говорило о том, что этот город…эта страна стала совершенно другой. Непонятной. Чужой.

На площади согласия их встретил митинг антиглобалистов. Три сотни молодых парней и девушек, размахивая черными и зелеными флагами, аплодисментами одобрения сопровождали речь седовласого оратора, который, надрываясь в мегафон, взывал к более активному противостоянию транснациональным корпорациям.

Андрей и Динака остановились на углу и с интересом наблюдали за происходящим. Рядом с ними стояла патрульная машина, возле нее трое полицейских обсуждали преимущества и недостатки лыжных курортов. Еще два десятка стражей порядка лениво созерцали, митинг рассредоточившись по периметру площади. Чуть правее стояли три человека. Явно не зеваки, уж слишком официально они выглядели.

Андрей вдруг сообразил, что толпа митингует напротив «Макдональдса» и сразу же оживился.

— Я так понимаю, сейчас они начнут бить витрины.

— Может нам лучше уйти? — спросила Динака.

— Да ты что! Я сто лет погромов не видел!

Динака посмотрела на мужа, не зная улыбнуться или испугаться: «Конечно, он сможет за себя постоять, но… стоит ли испытывать судьбу? Толпа — она безумна. Да и погром… он чаще всего заканчивается убийством».