Юрий Петухов - Боль

ЮРИЙ ДМИТРИЕВИЧ ПЕТУХОВ

БОЛЬ

Мужчины моего поколения попали в мясорубку войны, защищая Родину. Но кто ответит за следующие поколения, за наших сыновей и мужей, которых спаивали умышленно?

Да, дело движется действительно очень медленно и трудно. Срываются сроки открытия новых точек, графики их работы, ассортиментные нормы.

Из газет.

Стекло в троллейбусе заиндевело, и Ивану пришлось выскребать в инее луночку, чтобы не пропустить нужной остановки. Ледяное сиденье заставляло думать о будущем радикулите и прочих радостях. Но будущие они и есть будущие - Иван мерз и не вставал.

Остановки он не пропустил, выскочил первым. И тут же развернулся, собираясь запрыгнуть обратно в троллейбус. Миг нерешительности - и двери захлопнулись, машина отъехала. Но Иван уже понял, что не ошибся, сошел там, где нужно. Вот только... Все здесь было совсем другое, не такое, каким он помнил. Где маленькие уютные домишки по краям ямщицкой улицы, где памятный белый столбик с надписью "до Москвы одна верста", где все это и где сама улица? Ряд уходящих в поднебесье серо-голубых "коробок заслонял все. Осмотревшись внимательнее, Иван сообразил - не только заслонял, но и стоял на тех местах, где прежде взбегали по крутобокой улице разноцветные причудливые домишки, и один, запомнившийся особо, с васнецовскими тремя богатырями на фасаде. Иван стоял, смотрел. Понимал, что, конечно, жильцам удобнее в этих новых квартирах, в этих свеженьких серо-голубых домах, да и больше их там разместится, чем в былых ямщицких, раз в сорок больше, а значит, и квартирная проблема перестает быть проблемой для многих людей. Но ему было жаль прежние двухэтажки, вросшие в землю. И не только их, жаль было вида, который открывался с площади на старую Москву, на могучую заросшую деревьями и кустами колокольню, оторвавшуюся от рублевского музея и стоявшую наособицу... Теперь только серая высоченная стена. Со временем она совсем посереет, потекут по блокам коричневатые разводы. А может, и не потекут, может, так лучше? Какое-такое у него моральное право судить проектировщиков, ведь знали же, что делали, ведь специалисты. А если бы взялся судить, так сказал бы или хотя бы подумал просто: а почему не на заброшенных пустырях, ведь не надо куда-то далеко бежать их разыскивать, не надо, все в том же районе? И ямщицкие домишки целы б были - в одном ателье, в другом магазинчик, в третьем мастерскую какую, в четвертом кафе... Его вдруг передернуло и развернуло. Нет, не та Рогожка, совсем не та! Вон там пивнуха стояла - мимо не пройдешь, только в обход. А напротив автопоилка была, "жемчужина" района, не золотое, бриллиантовое дно: за двугривенный - почти сто грамм девятнадцатиградусной плодово-ягодной тормозной жидкости. Тормозило так, что, без шуток, приходилось обходить за полквартала. Плодовая тормозуха била фонтаном, особенно когда смены на заводах заканчивались.

Иван, хрустя примороженным снегом, подошел ближе, еще ближе. Он теперь не мог точно определить места, где стояла голубенькая хибарка с бордовой надписью над входом: "ВИНО". Но это было где-то тут, под ногами - на месте автопоилки почему-то не воздвигли сероголубого гиганта. Но и то дело, что саму снесли.

Люди торопливо шли, почти бежали по делам своим, кутались в воротники, шарфы, стоящие притопывали, ежились - таких было мало, лишь двое-трое у остановки. Зима стояла игривая, с перепадами чуть ли не в сорок градусов: от трех тепла до тридцати пяти холода. Как-то неожиданно, то ли от холодов, то ли от еще чего повывелись вдруг в городе вечные, не улетающие воробышки. Зато резко прибавилось ворон, видно, им были подобные перепады нипочем. Все менялось, но перемены шли незаметно, растянутые во времени, и потому глаз их не замечал. И почти всегда казалось, что вчера было чуточку лучше, чем сегодня, а позавчера было и вовсе распрекраснейшее времечко - в суете и мельтешений дней стиралось недоброе, тяжкое, лишнее.

А Иван стоял. Сейчас минус двадцать пять, а тогда... Что же было тогда? А была жара лютая, город плавился и задыхался, ползли удушливые дымы из торфяных болот, горело все, что могло гореть, и самосвалы с прочими грузовиками как никогда не жалели выхлопных газов для прохожих, будто сговорились.

Иван добирался в троллейбусе с работы домой и проклинал все на свете. Дышать в жестяном прокаленном нутре машины было нечем, рубаха намокла на спине и под мышками, вдобавок дергало и трясло как тачку по булыжнику. Иван был злой, хронически невыспавшийся, с похмелья, раззуженного стаканом портвейна, - в конце рабочего дня с двумя полузнакомыми инженерами соседнего отдела в спешке осушили малопрозрачную бутыль с суровой этикеткой: "красное крепкое". Из троллейбуса на тридцатиградусную жару он вывалился словно из парилки на снег. И уже от самой остановки увидал, что на сегодня легкой жизни не предвидится - очередина была, будь здоров!

Но лишь на первый взгляд все это сборище людей казалось очередью. Иван знал точно - никакой очередности нет, автопоилку берут штурмом: кто смел, тот и съел. Точнее, выпил. Двое таких, вволю выпивших, блаженно почивали метрах в пяти от входа. Один все открывал глаза и одновременно вскидывал вверх руки - то ли просто от восторга, то ли удивляясь количеству выпитого. Распаренные счастливчики, уже побывавшие внутри, но потверже лежащих, отдувались, закуривали и тут же двигали напротив, в пивнуху, там у дверей очередь вилась чин чинарем, штурм начинался возле розлива.

Иван пожалел, что вылез из троллейбуса. Но деваться было некуда, к тому же он всегда был настырным - если что приходило на ум, не успокаивался, пока не исполнялось желанное, даже если оно во вред шло. Как-то раз один приятель назвал его алчным бессребреником, желающим всего и раздающим все. Иван с ним, конечно, не согласился, но внутренне вынужден был признать - имеется малость.

Забегаловка трещала, не хватало еще небольшого усилия, чтоб ее разорвало, словно бочку с забродившими огурцами. Да видно, крепкими стены были, на совесть строили, правда, строили-то еще задолго до того, как здесь "точка" образовалась, задолго до рождения Иванова да и рождения его отца, скорее всего, лишь покойный дед в малолетстве мог застать начало возведения домика-крепыша, обшитого лишь при Иване досочками голубенького цвета, да и то навряд ли.

Иван пристроился сбоку, знал, что так быстрее окажется у цели. Хоть и неважнецкая, а все ж таки цель! Ближе к углу, шагах в восьми от штурмующих вход, у бледной обшарпанной стеночки стоял плотный смуглый толстяк в белом халате на голое мясистое тело, с засученными рукавами, открывавшими жирные волосатые, но все-равно какие-то бабьи, руки. Он задумчиво смотрел вдаль, при этом в его неподвижно-блестящих черных глазах да и во всем лице, на котором особый тон задавали пухлые, кривящиеся брезгливо губы и внушительно изогнутый, но небольшой нос, читалось нескрываемое презрение к окружающим и вальяжная, этакая царственная лень.