Юрий Петухов - Погружение во мрак

Таека привязалась к Кеше, За суровость, молчаливость и затаенную силу, ум, смекалку маленькая японка зауважала ветерана тридцатилетней Аранайской войны.

И ей было жаль Кешу. Ей не хотелось отпускать его на прямую и верную смерть.

Но Кеша оправдывался просто:

– Через барьеры то мне все одно надо перепрыгивать, а то контракт нарушу, они меня к себе раньше сроку утащат! – Теперь он не высказывал сомнений на счет довзрывников, после своего собственного раздвоения, а потом и воссоединения Кеша свято уверовал в их всемогущество. Но с довзрывниками была односторонняя связь.

Да и про барьеры Таека отказывалась понимать. И тогда он говорил проще: – Милая, не тревожься, таких как я пуля не берет, ей тоже ведь ушибаться о жесткое не хочется, она, родимая, летит куда помягше!

Задание ему Иван дал непростое. Но Кеша не любил простых заданий. И он умел держать язык за зубами.

Время шло быстро, надо было найти какой-то способ избавиться от навязчивого спутника. Но как?! Посланник старой ведьмы не отходил от ветерана ни на шаг. Был он до крайности непонятен и странен. Но обладал необыкновенным воздействием на всех – он быстро приучал к своему присутствию, на него смотрели, им интересовались лишь первые минуты, а потом он как-то непонятно отходил на задний план, будто растворялся и на него переставали реагировать. Лишь Шарки, огромный ньюфаундленд, избалованный Дилом Бронксом до крайности и постоянно носившийся с лаем, рыком и визгом за младшими киберами по станции, не признавал Хара, больше того, просто ненавидел его – до яри, до дрожи, до встающей колом на загривке шерсти. Но предпринимать чтолибо Шарки не отваживался, он чуял, что противник серьезный и вовсе не беззубый.

– Ты чучело, останешься здесь, понял, я дважды не повторяю! – угрожал Кеша оборотню и для пущей убедительности супил черные чужие, придуманные фантазеркой Таекой брови, которые делали его похожим на киношного итальянца времен романтизма XXII века. – Ты же, Хар, умный малый, смекни – ведь и меня засветишь, и себя погубишь!

– Никак нельзя! – серьезно и грустно отвечал Хар. – Повеление королевы есть высший закон. Мы – не люди! Мы держим слово. Всегда!

– Да я на два денечка смотаюсь в родимые края да и вернуся, неужто помрешь без меня?! Королева твоя ни хрена не узнает!

– Она видит и слышит все!

– Шпик проклятый! – Кеша отвернулся.

– Внедрение может начаться в любую минуту, – добавил Хар.

– Чего?!

– Ты сам знаешь! Трогги не умеют жалеть людей. Будет очень плохо для вас.

– Не пугай!

– Ты смелый, я знаю, ты не боишься. Но ты можешь понимать – будет плохо. А сейчас хорошо, И Загида не оставит тебя.

– Чего?! – Кеша чуть не сел на пол. – Загиду твоего прибили, Хар, склеротик ты, а не оборотень, едрит твою королеву!

На поминание королевы в непочтительной форме Хар не среагировал. А насчет Загиды пояснил:

– Он успел свернуться. И он в тебе.

Кеша похлопал себя по бокам, провел ладонью по животу, сунул руки в карманы комбинезона.

– Ну понятное дело, во мне! Я его проглотил ненароком!

– Нет, – самым серьезным образом ответил Хар. – Он у тебя под ключицей, пощупай!

Кеша приложил пальцы к коже в указанном месте и нащупал кругленький плотненький бугорок, перекатывающийся будто солидный жировичок. Но причем тут оборотень Загида!

– Мы не умеем лгать, – еще раз напомнил Хар. – А в левом грудном клапане под комбинезоном, почти под рукой, у тебя лежит свернутый живоход, так ты его называешь.

Кеша нахмурился, наморщился. Он никому не говорил про этот шарик, про этот комочек-зародыш, что Иван вытащил из Гугова мешка, сослуживший им неплохую службу. Но каков Хар, ничего от него не скроешь! Тяжеленько с таким будет.

– Ладно, я возьму тебя на Землю, – неожиданно сказал Кеша.

– Конечно возьмешь, – без тени сомнения согласился оборотень.

– И не дерзи старшим! – Кеша рассердился. Но тут же поймал себя на мысли, что неизвестно еще, кто из них двоих старше. – Возьму, ежели ты, образина, будешь меня слушаться.

– Буду, – сразу же ответил Хар.

– И ежели ты делом докажешь, что оборотень! – разошелся Кеша.

– Что нужно?

– Понимаешь, на земле навалом всяких инопланетных собратьев наших. Но они все на учете-пересчете. А ты вроде бы вне закона, как и я. Быть в облике разумного, да еще двуногого существа ты не имеешь никакого права, усек?

– Не имею права, верно, – ничуть не обидевшись, произнес Хар. Он как-то сильно ссутулился, стал до того несчастным, облезлым, горемычным, будто больной, нищий, брошенный всеми старикашка из Сообщества.

Но Кеша замотал головой.

– Нет-ет! – пояснил он. – Человеческий облик тебе не годится. Вот пожил бы ты среди людей век-другой, так научился бы превращаться в них на все сто, а так нет, Хар, это все халтура. Я тебя возьму на Землю своей собакой... – Кеша осекся, ему стало неловко и стыдно за свое предложение, так унизить брата по разуму, хорош он гусь!

– Шарки? – сразу переспросил Хар.

– Понимаешь, пород собак так много, что никто в них никогда не разберется, главное, чтоб на четвереньках, шерсть, хвост, уши, язык чтоб висел... короче, у тебя получится.

Хар принял предложение с достоинством и без сомнений. Он опустился на четвереньки, закрутился, заюлил, завертел задом, затряс головой, словно пародируя бортового ньюфаундленда. Но в такого же красавца превратиться не сумел, а стал облезлым, прямо говоря, поганым, драным, мосластым псом с совершенно несобачьей головой, с плавникастыми лапами, выщипанным жалким хвостом и просвечивающим из-под редкой шерсти бледно-желтым впалым брюхом. Два длинных уха свисали вниз наподобие мерзких старых мочалок. Морда немного вытянулась, язык свесился набок. Но глаза остались рыбьими, пустыми и бессмысленными.

– Нормально, – в глубоком раздумий протянул Кеша. И крякнул совсем по-стариковски.

Именно в эту минуту с оглушительным лаем из дальнего конца винтовой подъемной трубы-сочления выскочил огромный и великолепный Шарки. Это был не пес, это был сам царь зверей и всех прочих тварей – огромный, бесстрашный, благородный и всемогущий. Он пронесся черным драконом метров двадцать... и вдруг застыл как вкопанный, шерсть на загривке вздыбилась, глаза налились кровью, обнажились клыки. Кеша с опаской подумал – конец его другу Хару, все, крышка, сожрет его сейчас этот царь зверей. Но произошло нечто неожиданное: вместо царского львиного рыка из огромной пасти вырвался испуганный щенячий, пронзительный визг, шерсть на загривке опала, ноги подломились... и Шарки упал, извернулся с шустростью нецарской, опустил голову и, не чуя лап под собой, будто самая жалкая и трусливая дворняжка опрометью умчался прочь, в изгибы труб-переходов.