Эллис Питерс - Монаший капюшон (Хроники брата Кадфаэля - 3)

Воцарившееся молчание первым нарушил Эльфрик:

- Но как же так? - хрипло произнес он. - Не может этого быть! Будь что-то подмешано в пищу, мы бы все отравились. Мы ели то же, что и он.

- Это правда! - всхлипывая, подтвердила вдова.

- Кроме того маленького блюда, - негромко, но решительно заявила служанка и покраснела, смутившись, что привлекла к себе внимание, но тем не менее продолжала: - того, что прислал господину приор.

- Но ведь это же блюдо со стола приора, - испуганно вымолвил Эльфрик. - Брат Петр сам говорил, что ему было велено отрезать кусочек и послать моему господину для аппетита, с наилучшими пожеланиями от приора.

Брат Эдмунд и брат Кадфаэль обменялись быстрыми взглядами, и каждый прочел в глазах другого ужаснувшую его мысль.

- Я пойду к приору, - поспешно сказал Эдмунд. - Молю Всевышнего, чтобы с ним ничего не стряслось! Господи, спаси и помилуй! Я передам, чтобы обо всем известили шерифа. Брат, оставайся здесь до моего возвращения и проследи, чтобы ничего не трогали.

- Так я и сделаю, - хмуро отозвался Кадфаэль.

Как только торопливое шлепанье сандалий брата Эдмунда стихло на дороге, Кадфаэль попросил потрясенных несчастьем домочадцев перейти в другую комнату, подальше от спальни, где разыгралась ужасная сцена. Воздух спальни был пропитан запахом смертельного пота, смешавшимся с запахами лекарств. Но был там и еще один запах, слабый, но устойчивый, - Кадфаэль чувствовал, что сможет определить его, надо только сосредоточиться и подумать.

- Случившемуся не поможешь, - печально промолвил монах, - и мы сейчас не вправе ничего делать без разрешения властей, ибо такая кончина требует объяснения. Но нет нужды оставаться здесь, это только добавит скорби. Вам всем лучше бы выйти, присесть и успокоиться. Дитя, - он посмотрел на служанку, - найдется у тебя кувшинчик с вином или элем? Налей-ка своей хозяйке, да и сама тоже выпей - это вас поддержит. Вы под опекой аббатства, и оно не покинет вас в горе.

В растерянном молчании все вышли из комнаты. Один только Эльфрик беспомощно оглядел оставленный в беспорядке стол и валявшиеся повсюду осколки посуды, и, видимо, вспомнив о своих обязанностях, дрожащим голосом спросил:

- Разве я не должен прибрать здесь?

- Нет, пока ничего не трогай. Садись, парень, и постарайся успокоиться. Людям шерифа надо увидеть здесь все, как есть, и только после этого можно будет наводить порядок.

Монах вернулся в спальню, прикрыв за собой дверь. Заинтересовавший его запах уже почти не ощущался, заглушенный зловонием. Кадфаэль склонился к вывернутым губам мертвеца: от них исходил тот же самый запах. Нос у Кадфаэля с виду был неказист, зато нюх - острый, как у оленя.

Оставаться у смертного одра не имело больше смысла: он узнал все, что можно было узнать. Вернувшись в другую комнату, Кадфаэль увидел несчастную вдову - она сидела, сцепив руки на коленях, качала головой, словно не веря случившемуся, и повторяла: "Этого не может быть! Этого не может быть!" Девушка сидела рядом. Глаза ее были сухи, но она обнимала хозяйку за плечи с такой нежностью, что в этом виделось нечто большее, чем преданность служанки.

Оба молодых человека ходили из угла в угол, не находя себе места. Кадфаэль встал позади них, в тени, и принялся внимательно разглядывать обеденный стол. Стол был накрыт на троих, причем два кубка стояли, а третий, судя по всему, принадлежавший хозяину, ибо с той стороны у стола находился не простой табурет, а кресло с подлокотниками, был опрокинут, и эль пролился. Видимо, Бонел уронил его, когда, почувствовав себя плохо, попытался встать. В центре стояло большое блюдо, с которого раскладывали пишу, остатки обеда на нем уже застыли. Еда на одной из деревянных тарелок была почти не тронута, на двух других было съедено почти все. Пять человек - нет, очевидно, шесть отведали этой пищи и остались невредимы, все, кроме одного. И тут взгляд Кадфаэля упал на маленький судок - тот самый, что нес на подносе Эльфрик, проходя по монастырскому двору. На донышке виднелись лишь следы соуса, похоже, подарок приора Роберта пришелся Бонелу по вкусу.

- А кроме мастера Бонела, никто из вас не пробовал это блюдо? спросил Кадфаэль, склонившись к судку и осторожно принюхиваясь.

- Нет, - дрожащим голосом промолвила вдова, - ведь оно было послано лично ему как знак внимания.

Итак, он съел его без остатка, и в результате расстался с жизнью.

- Ну, а вы - Меуриг, Эльфрик, и ты, дитя, - я еще не знаю, как тебя звать...

- Олдит, - отозвалась девушка.

- И ты, Олдит. Вы трое ели на кухне?

- Да, я всегда нахожусь там во время обеда. Пока хозяева едят одно блюдо, я подогреваю другое, ну а заодно и сама поем. И Эльфрик тоже всегда ест на кухне, а когда в гости приходит Меуриг,- девушка секунду помедлила и слегка зарделась, - я обедаю вместе с ним.

Теперь ясно, откуда ветер дует, смекнул монах, ну, тут нечего дивиться, она и впрямь хороша.

Кадфаэль прошел на кухню. Девушка была не только привлекательной, но к тому же опрятной и трудолюбивой: вся кухонная утварь содержалась в безупречном порядке и сияла чистотой. Над жаровней была укреплена специальная полка, служившая для подогревания пищи. Там, без сомнения, и стоял маленький судок до тех пор; пока его не отнесли Бонелу. К стене были придвинуты две лавки - так, чтобы и к теплу поближе, и проходу не мешать. На полке под открытым окном лежали три использованные деревянные тарелки.

В комнате за спиной Кадфаэля царило тягостное молчание: все были полны страха и недобрых предчувствий. Монах вышел в открытую кухонную дверь и выглянул наружу.

Слава Богу, о приоре можно было не беспокоиться: Роберт собственной персоной приближался к дому Бонела; чувство собственного достоинства не позволяло ему бежать, но благодаря высокому росту он шел таким размашистым шагом, что брат Эдмунд едва поспевал за ним торопливой рысцой. Ряса приора развевалась, а его надменное лицо выражало крайнее неудовольствие и тревогу.

- Я послал человека в Шрусбери,- объявил Роберт собравшимся, - дабы известить шерифа о случившемся, ибо, как мне сказали, этот человек умер не естественной смертью, а был отравлен. Безусловно, это страшное преступление затрагивает и нашу обитель, но поскольку оно произошло вне монастырских стен, то и не подлежит ведению аббатского суда. (Похоже, приор и этому был рад, и его можно было понять!) А посему расследовать это дело вправе только светские власти. Нам же надлежит во всем им содействовать, ибо это наш долг.

Он сочувственно склонился к вдове и произнес подобающие слова соболезнования, а также заверил ее в том, что обитель возьмет на себя заботы о похоронах. Однако держался Роберт все это время с видом человека, которому нанесли смертельную обиду. И надо же случиться такому именно теперь, когда он вступил в управление аббатством! А тут еще и этот злосчастный подарок. Надо будет устроить бедняге пристойные похороны и подыскать ему укромное местечко неподалеку от церкви, и пусть этой историей занимается шериф, как ему и положено, лишь бы удалось замять ее поскорее. С трудом пересиливая отвращение, Роберт остановился в дверях спальни и, торопливо пробормотав молитву, поспешил уйти. В душе он винил за постигшее его испытание каждого из присутствовавших, но более всего брата Кадфаэля: и зачем он только ляпнул, что Бонел отравлен! Теперь аббатству придется выяснять обстоятельства этого дела. К тому же, соглашение с Бонелом так и не было утверждено. Приор опасался, что Малийли может уплыть у него из рук. Интересно, кому после смерти Бонела достанется этот жирный кусок, коль скоро договор с обителью так и не вступил в силу? Может быть, удастся уговорить наследника подтвердить решение покойного и заручиться его согласием прежде, чем тот успеет сообразить, от чего отказывается?