Эллис Питерс - Монаший капюшон (Хроники брата Кадфаэля - 3)

"Боже всемилостивейший! - размышлял Кадфаэль, торопясь к заутрене. Ведь этот чудесный мальчонка, такой, какой он есть, - мог быть и моим! И он, и тот, другой, тоже - сыном и внуком!

В первый и единственный раз монах усомнился в своем призвании, хотя сомнение и было недолгим. А может быть, подумалось ему, где-то в безбрежном мире, по милости Арианны, Бьянки или Мариам, или кого-нибудь из тех, других, кого он некогда любил, остались и его следы, и его кровь сохранится в меняющейся череде поколений.

Глава пятая

Теперь главной задачей Кадфаэля было найти убийцу: иначе жизнь мальчика была бы исковеркана - не скрываться же ему до конца своих дней. А чтобы найти его, необходимо было тщательно проследить путь злосчастного блюда с куропаткой от монастырской кухни до желудка Герваса Бонела. В чьих руках оно побывало? Коль скоро приор Роберт, надменно уединившийся в покоях аббата, отведал того же блюда, оценил его по достоинству и остался невредим, было очевидно, что куропатку прислали ему без дурных намерений, и уж всяко не отравленную. Он же, не мешкая, отправил птицу своему повару.

До мессы оставалось время, и Кадфаэль направился на аббатскую кухню. Немного набралось бы в обители людей, которые не побаивались брата Петра, и одним из них был Кадфаэль. Фанатики всегда внушают страх, а брат Петр был фанатиком, причем фанатиком особого рода. Веру Христову и монашеские обеты он воспринимал как нечто само собою разумеющееся, но был фанатично предан своему поварскому искусству. Жертвенное пламя жаровен горело в его черных глазах, огненными бликами вспыхивало на черных волосах, придавая ему свирепый вид. Кровь в его жилах бурлила, словно содержимое кухонного котла; нрав этого человека, родившегося в диких краях близ границы, был столь же горяч, как и его жаркие печи. Он пылко любил аббата Хериберта, а потому испытывал жгучую ненависть к приору Роберту.

Когда Кадфаэль вошел на кухню, Петр, точно полководец перед битвой, проводил смотр своей армии горшков, жбанов, вертелов и сковород. Зрелище это доставило бы ему больше удовольствия, когда бы плодами его трудов предстояло насладиться Хериберту, однако ничто не могло умерить его стремления к совершенству.

- Та куропатка? - хмуро переспросил Петр, когда Кадфаэль попросил его рассказать о событиях минувшего дня. - Птица как птица, не хуже других, не очень крупная, но упитанная. Будь уверен, если бы мне привелось готовить ее для аббата, я бы создал шедевр. А приор, подумай только, является сюда и велит отрезать порцию, потому что ему, видишь ли, взбрело в голову оказать любезность гостю из дома у мельничного пруда. Ну, я так и сделал, и не сомневайся, это была лучшая порция. - Я отослал ее в одном из судков аббата, хотя Роберт и велел послать угощение в своем судке. Прикасался ли здесь к птице кто-нибудь еще? Уверяю тебя, Кадфаэль, эти два шалопая, что помогают мне на кухне, исполняют все, как я велю, потому-то у меня все и идет как по маслу. Роберт? Ну да, он пришел сюда, чтобы распорядиться о птице, - все вертелся и принюхивался к моему горшку. Тогда птица целиком тушилась в одном горшке, я отрезал кусок для мастера Бонела уже после того, как приор ушел. Нет, нет, будь уверен, пока это блюдо находилось здесь, никто, кроме меня, к нему не прикасался. А ближе к обеденному часу зашел этот слуга - как бишь его, Эльфрик, что ли, со своим подносом.

- И как тебе этот парень, Эльфрик? - поинтересовался Кадфаэль. - Ты ведь его каждый день видишь.

- Неприветливый какой-то, все молчком да молчком, но зато всегда является вовремя, старательный и аккуратный.

То же и Ричильдис о нем говорила, припомнил Кадфаэль: услужлив сверх меры, а все от желания позлить хозяина.

- Я, кстати, видел, и как он шел по двору. Все судки были закрыты крышками, руки у него были заняты подносом, и он нигде не останавливался до самых ворот.

"Так-то оно так, - подумал Кадфаэль, - но, как выйдешь за ворота, в стене есть ниша, а в нише - лавка. Что стоит поставить на нее поднос на минутку, будто что-то поправить надо. А Эльфрик был у меня в сарае, про снадобье знал и был вдвойне обозлен на своего хозяина. И трудно понять, что на уме у человека, если из него слова не вытянешь".

- Стало быть, здесь к птице точно ничего не добавили?

- Ничего, кроме доброго вина и пряностей, - мрачно отозвался Петр. Послушай, если бы отравленной оказалась доля приора, у тебя, может, и были бы основания на меня коситься. Но кабы я задумал приготовить тушеную куропатку с монашьим капюшоном, то уж всяко постарался, чтобы она попала на стол кому надо.

Наверное, размышлял Кадфаэль, направляясь к мессе, не стоит принимать всерьез угрозы брата Петра - он только языком молоть горазд. Однако, может, здесь и есть над чем поразмыслить. До сих пор Кадфаэлю и в голову не приходило, что могла произойти ошибка, и Бонелу досталось то, что предназначалось Роберту. Брат Петр сам подсказал ему эту мысль, и тут же попытался выставить ее нелепой. Пожалуй, слишком поспешно. Братья, принесшие обет возлюбить ближнего своего, тоже, бывает, поддаются смертельной ненависти, случалось такое раньше, будет и впредь. Брат Петр сам навел на себя подозрение, хотя добивался противоположного эффекта. Он, правда, не больно-то похож, на убийцу, но все же и его нельзя сбрасывать со счета.

Чем ближе дело шло к Рождеству, тем больше мирян собиралось к мессе в монастырской церкви. Весь год они не слишком ревностно посещали службы вот и рассчитывали под праздник задобрить Господа. В это утро церковь тоже была битком набита горожанами, и Кадфаэль ничуть не удивился, увидев пышные соломенные волосы Олдит, увенчанные белым чепцом. Он заметил, что по окончании службы девушка не вышла, как остальные прихожане, через западную дверь, а прошла сквозь южную, выходившую на монастырский двор. Закутавшись в плащ, она присела на каменную скамью у стены трапезной.

Кадфаэль подошел к ней, поздоровался и справился о самочувствии хозяйки. Девушка повернула к нему нежное личико, и монаха поразили ее глубокие, темные глаза, таившие немалую внутреннюю силу. Она не так проста, как и Эльфрик, подумал он, и нелегко будет выведать у нее то, о чем она захочет умолчать.

- Хозяйка, слава Богу, здорова, - задумчиво промолвила Олдит, - но, конечно, терзается из-за Эдвина. Но о том, чтобы его поймали, пока ничего не слышно, а то мы бы знали. Только этим она и утешается. Бедная госпожа, она так нуждается в утешении.

Кадфаэль мог бы передать через Олдит весточку, способную хоть немного утешить ее хозяйку, но решил этого не делать. Недаром Ричильдис предпочла говорить с ним наедине. В столь тяжелых обстоятельствах, когда заподозрить можно любого из домочадцев, стоит ли доверять служанке, хотя бы и родственнице? По правде говоря, должен ли он безоглядно верить и самой Ричильдис? Мать на все может решиться ради любимого чада. А Гервас Бонел дал ей обещание и нарушил его.