Эллис Питерс - Послушник дьявола (Хроники брата Кадфаэля - 8)

Дрожащими руками он ощупал неподвижно лежащего юношу, наклонился, стараясь уловить дыхание и стук сердца, коснулся гладкой щеки и густой копны темных волос и, отняв руку, почувствовал что пальцы стали теплыми и липкими от крови.

- Мэриет! - позвал он шепотом, прямо в неслышащее ухо, и понял, что Мэриет без сознания.

Марк побежал, чтобы принести свет и позвать кого-нибудь на помощь, но даже при таких обстоятельствах был очень осторожен и постарался не растревожить всю спальню. Он разбудил только двоих, наиболее крепких и старательных из своих подопечных, и сумел вывести их, не побеспокоив остальных. Они принесли с собой фонарь и при его свете на полу сарая осмотрели пострадавшего, который все еще не пришел в себя. Марк слегка затормозил его падение, но Мэриет ударился головой об острый край лесенки и рассек кожу от правого виска вверх; из раны текла кровь. К тому же Мэриет, падая, неловко подвернул правую ступню.

- Моя вина, моя вина! - шептал несчастный Марк, ощупывая, не сломаны ли кости. - Я не знал, что он спит, и резко разбудил его. Я думал, он идет ко мне...

Мэриет лежал в обмороке, не реагируя ни на что. Похоже, обошлось без переломов, но могли быть растяжения, и рана на голове сильно кровоточила. Чтобы как можно меньше тормошить его, с чердака принесли матрас и положили здесь же, в сарае; тут Мэриета не станут беспокоить остальные обитатели приюта. Голову пострадавшего обмыли и перевязали, а потом его осторожно уложили, укрыв сверху еще накидкой, потому что на ощупь он был очень холодным - результат раны и ушибов. Лицо Мэриета под повязкой оставалось бледным, но хранило такое выражение отрешенности и спокойствия, какого Марк у своего друга никогда еще не видел. Боль, терзавшая душу юноши в последние часы, казалось, отступила.

- Теперь идите спать, - сказал Марк своим озабоченным помощникам, сейчас ничего больше сделать нельзя. Я посижу с ним. Если нужно будет, я позову.

Он снял нагар с фитиля, чтобы светильник горел ровно, и остаток ночи просидел у ложа Мэриета. Мэриет не двигался и не произнес ни слова, только дыхание его стало более ровным и спокойным: обморок перешел в сон. Но в лице по-прежнему не было ни кровинки. Лишь перед самым рассветом, после заутрени, губы Мэриета зашевелились, а ресницы дрогнули, как будто он хотел открыть глаза, но не хватало сил. Марк отер ему лицо и смочил дергавшиеся губы водой с вином.

- Лежи тихо, - проговорил он, гладя Мэриета по щеке. - Это я, Марк. Ни о чем не тревожься, ты здесь со мной, в безопасности.

Он не знал точно, что вкладывал в эти слова. Они звучали как обещание бесконечного блаженства, а какое право имел он, Марк, брать на себя такое? И все же эти слова невольно сорвались у него с языка.

Веки Мэриета с трудом приподнялись, какое-то мгновение борясь с собственной тяжестью; зеленые, полные отчаяния глаза открылись, и в них отразился свет лампы. По телу юноши прошла дрожь. Он с трудом проговорил пересохшими губами:

- Я должен идти... Я должен сказать... Пусти меня!

Рука, мягко надавившая ему на грудь, пресекла попытку встать. Мэриет лежал беспомощный и дрожал.

- Я должен идти! Помоги мне!

- Тебе никуда не нужно идти, - произнес Марк, наклоняясь над другом. Если ты хочешь что-нибудь передать, скажи мне и лежи спокойно. Я все точно исполню. Ты упал, тебе нужен покой и сон.

- Это ты... - проговорил Мэриет со вздохом. - Марк, человек, которого схватили... за убийство священника, секретаря епископа... я должен сказать... Я должен пойти к Берингару...

- Скажи мне, - повторил Марк. - Этого достаточно. Я сделаю все, что захочешь, а ты спи. Что нужно передать Берингару?

Но Марк уже обо всем догадался.

- Скажи ему, пусть отпустит этого беднягу... Скажи, он никогда не совершал этого убийства. Скажи, что я знаю! Скажи ему, - говорил Мэриет, не сводя с внимательно слушающего Марка расширенных безумных изумрудно-зеленых глаз, - что я сознаюсь в смертном грехе... Это я убил Питера Клеменса. Я застрелил его в лесу, милях в трех или больше от Аспли. Скажи, я сожалею, что опозорил наш род.

Мэриет еще не оправился от падения, он был слаб, дрожал, слезы текли у него по щекам, и он сам удивлялся их неожиданно нескончаемому потоку. Мертвой хваткой он вцепился в руку Марка, все сильнее сжимая ее.

- Обещай! Обещай, что скажешь ему это...

- Скажу, сам передам твои слова, никому не доверю, - проговорил Марк, наклоняясь к лицу Мэриета, чтобы наполовину незрячие от напряжения глаза увидели его и поверили ему. - Передам каждое слово, что ты мне доверил. Но прежде, чем я уйду, ты должен сделать одно необходимое и доброе дело - для себя и для меня. А после ты уснешь спокойно.

Зеленые глаза, прояснившись от удивления, посмотрели на Марка.

- Что это за дело?

Марк ответил очень тихо но твердо. Прежде чем он договорил, Мэриет оттолкнул его руку, приподнялся на постели и отвернулся.

- Нет! - прошептал он в отчаянии, как будто провыл. - Нет! Нет!

Марк продолжал спокойно говорить, убеждать, но потом, когда его просьба была с еще большим жаром снова отвергнута, замолчал.

- Тш-ш-ш! Не надо так волноваться, - произнес он умиротворяюще. - Я и без этого выполню твое поручение, передам каждое слово. Успокойся и спи.

Мэриет поверил сразу; его напрягшееся тело обмякло, расслабилось. Он снова повернулся лицом к Марку. Первые лучи света, проникшие в сарай, заставили его сощурить глаза и сдвинуть брови.

Брат Марк загасил светильник и подоткнул накидку. Потом он поцеловал своего трудного больного и отправился выполнять его поручение.

Брат Марк миновал предместье, перешел каменный мост и оказался в городе; по пути он здоровался со всеми, кого встречал. Войдя в дом Хью Берингара у церкви святой Марии, он спросил, можно ли видеть хозяина, и, узнав, что помощник шерифа уже в замке, ничуть не обескураженный, отправился туда. По счастливой случайности там же оказался и брат Кадфаэль. Он только что заново перевязал гноящуюся рану на предплечье узника. Голод и отсутствие крыши над головой не способствуют быстрому заживлению, но, похоже, раны Харальда начали затягиваться. И на его длинных тощих костях наросло уже чуть-чуть мяса, и чуть-чуть краски выступило на впалых щеках. Крепкие каменные стены, сон, не прерываемый постоянно страхом, теплые одеяла и грубая пища три раза в день были спасением для него.

На фоне каменной стены вокруг тюрьмы замка, которая преграждала путь даже слабому свету зимнего утра, маленькая фигурка брата Марка казалась еще меньше, однако достоинство, с которым он держался, от этого нисколько не пострадало. Удивленный Хью приветствовал молодого монаха, появление которого в этом месте было весьма неожиданным, и повел в залу, где горел очаг и стоял зажженный светильник, потому что дневной свет редко проникал сюда и от него было мало пользы.