Эллис Питерс - Сокровенное таинство (Хроники брата Кадфаэля - 11)

За день до церемонии из Лэ прискакал Реджинальд Крус. Он испытывал мстительную радость, узнав, что злодей, осмелившийся поднять руку на его сестру, заключен в темницу и не избежит заслуженной кары. Реджинальд был убежден, что суд признает его виновным, и шериф не дал ему повода усомниться в этом.

Реджинальд с интересом разглядывал затейливое колечко с эмалевым узором, лежавшее сейчас на его широкой ладони.

- Да, да, я его помню,- сказал он Николасу.- Странно, что преступника вывела на чистую воду именно эта маленькая вещица. А ведь у Джулианы, помнится, было и другое колечко, тем она дорожила куда больше. Может быть, оттого, что оно было подарено ей еще в детстве. Годфрид прислал его ей в знак обручения. Это было старинное кольцо, семейная реликвия Мареско - из поколения в поколение старший в роду вручал его своей невесте. У Джулианы тогда и пальчики-то были тоненькими - колечко свалилось - так она, по словам отца, прицепила его на цепочку и носила на шее. Я уверен, что его она тоже взяла с собой.

- Но в перечне ценностей, которые ваша сестра повезла в Уэрвелль, ни о каком другом кольце не упоминалось,- сказал Николас, забирая у Реджинальда драгоценную безделушку.- А это я обещал вернуть жене ювелира в Винчестере.

- Так ведь в этом списке были указаны ценности, которые она собиралась отдать обители в качестве вклада. А подарок лорда Мареско Джулиана, наверное, решила оставить себе. То кольцо было золотое, в виде змейки, с глазками из красных камушков. Чешуйки на нем, вроде бы, от времени совсем поистерлись. Интересно,- задумчиво произнес Реджинальд, - где оно теперь? Да только и найдись оно, некому было бы подарить его своей нареченной - ведь род Мареско пресекся.

"Не осталось никого из рода Мареско, - подумал Николас,- и нет больше Джулианы. Двойная утрата, и такая горькая - ее не восполнить ничем, и даже то, что злодей поплатится за совершенное преступление - слабое утешение".

- А еще эта женщина сказала мне,- сказал он вслух,- что если Джулиана все-таки жива и захочет вернуть себе это кольцо, то она согласна отдать его ей за такую цену, какую я сочту справедливой.

Про себя Николас подумал: "Господи, да если бы это случилось, то будь у меня столько золота, сколько у короля и императрицы вместе взятых, я все-таки был бы не в силах отплатить ей за такое счастье".

Последние несколько дней брат Кадфаэль неукоснительно следовал монастырскому уставу, не пропустил ни одной службы и всячески усердствовал в трудах, словно стараясь, как признавался он сам себе, загладить перед небесами свою провинность и заручиться столь необходимой ему поддержкой. Он был уверен в том, что предстоящая развязка обернется благом и для аббатства, и для всего их ордена. Теперь, когда душа Хумилиса распростилась с телом и обрела покой, монаху надо было подумать и о спокойствии душ тех, кому суждено было жить дальше. В том, что это благочестивая цель, он не сомневался. Но вот в том, что избранные им для ее достижения средства столь же безупречны, уверенности у него не было. Но что делать - выбирать не приходилось, а в отчаянном положении утопающий хватается и за соломинку.

В день похорон брата Хумилиса Кадфаэль поднялся рано, чтобы еще до заутрени успеть в одиночестве предаться покаянной молитве. Очень многое зависело от этого дня, и монах не без оснований беспокоился за его исход, а потому посчитал необходимым обратиться к святой Уинифред с просьбой о прощении, даровании милости и оказании помощи. Она и прежде оказывала ему снисхождение, когда во имя благих целей он использовал такие средства, которые вряд ли одобрили бы иные, более строгие святые.

Однако этим утром кто-то опередил брата Кадфаэля. У алтаря на ступеньках, ведущих к возвышению, где была установлена рака, распростерся какой-то монах. Кадфаэль заметил, что все тело его напряжено, руки отчаянно сжаты, и догадался, что беднягу привела сюда нужда не менее настоятельная, нежели у него самого. Кадфаэль молча отступил в тень и стал ждать. Время тянулось мучительно долго, но наконец молившийся медленно поднялся с колен и скользнул к южной двери, выходившей во двор обители. Брат Кадфаэль подивился, признав в нем брата Уриена,- ему всегда казалось, что он не тот человек, который с утра пораньше станет истово бить земные поклоны перед алтарем. Впрочем, Кадфаэль не мог сказать, что хорошо знает Уриена,- да и никто из братии не мог бы этим похвастаться. Кажется, он ни с кем не был особо дружен, да и говорил-то с братьями мало, откровенно предпочитая одиночество.

Подойдя к алтарю, Кадфаэль сотворил горячую молитву. Монах хотел, чтобы святая знала: он сделал то, что, по его слабому разумению, представлялось наилучшим. А те, кто ему помогал,- помогали от чистого сердца, а ежели и согрешили, то по неведению, и теперь ему остается лишь во всем положиться на доброту и милосердие святой Уинифред, памятуя, что эта святая, как и он сам, родом из Уэльса, а валлийцы всегда помогают друг другу.

Ясным солнечным утром смиренный брат Хумилис, бывший в миру лордом Годфридом Мареско, был погребен в трансепте аббатской церкви Святых Петра и Павла со всеми подобающими почестями.

Во время прощальной церемонии брат Кадфаэль тщетно высматривал среди собравшихся в храме одну особу, которую очень хотел увидеть, но хотя и не углядел ее, покинул храм не слишком обеспокоенный, ибо верил, что святая Уинифред не оставит его своим попечением. И верно, когда вся братия во главе с аббатом Радульфусом вышла во двор, та, которую он искал, уже дожидалась у сторожки. Как всегда миловидная и опрятная, она в самый подходящий момент выступила навстречу толпе монахов, словно одинокий рыцарь против целого войска, и тут же привлекла к себе всеобщее внимание. Так и было задумано. То, что ей предстояло сообщить, следовало произнести публично, при большом стечении народа. Требовалось, чтобы ее слова прозвучали как откровение, потрясли слушателей, словно весть о чуде, а эту монахиню Господь одарил способностью заставлять людей слушать ее и верить ей.

Сестра Магдалина жила в маленьком приорате у Брода Годрика, всего в нескольких милях от валлийской границы. В юности она была очень хороша собой и отнюдь не чужда мирских радостей. Некогда нежная любовь связывала ее с одним могущественным бароном, которому она поклялась в верности. Став впоследствии монахиней, Магдалина столь же свято и нерушимо соблюдала обет, данный ею Церкви. Многие жители западных лесов почитали ее чуть ли не за святую, и наверняка нашлось немало таких, кто вызвался сопровождать ее в этой поездке, но если она и привезла с собой свиту, то предусмотрительно велела ей держаться поодаль и не бросаться в глаза. Самое главное она взяла на себя.