Герман Дробиз - Спасение жука

Вскоре он вошел в жёлоб.

«Зачем я иду? — думал он. — Ведь прошло столько лет. Он давно истлел, а прах смыт дождями или развеян ветром…»

«Но ведь я снова уменьшился, — думал он, — Если бы его уже не было, зачем мне удалось бы уменьшиться?..»

ЖУК БЫЛ.

Он покоился на прежнем месте, и полусфера по-прежнему отливала металлическим блеском, но теперь не золотисто-фиолетовым и не смугло-розоватым, а синевато-черным, и отражала приближавшуюся к ней фигурку с седым венцом волос.

— Ты помнишь меня? — спросил старик, подойдя и робко коснувшись полированной поверхности, источающей спокойный холод. — Я мальчик из этого дома. Внизу, под этой крышей, я жил с матерью и отцом. Их уж давно нет на свете. А в доме… прости, нескромно, что я сам говорю об этом… Но следует объяснить, почему дом сохранился — единственный из тех времен. И ты должен знать, что это произошло благодаря тебе. Там, внизу, теперь музей. Я протестовал против прижизненного музея, но они сказали, что я… извини… да, что я прославил свой город, и им хочется, чтобы здесь был музей…

Старик устал от длительного монолога и замолчал. Молчал и жук. От него исходила безнадежная тишина, как от заводной игрушки, у которой давно сломалась пружина.

— Помнишь, как ты ударился о печную трубу, упал сюда и перевернулся? А потом к тебе подошел мальчик и попытался помочь. Он хотел помочь, но не просто так. А чтобы ты в благодарность отвез его внутрь облака, где из пушинок вырастают капли. Но у него ничего не вышло. Мальчик думал до темноты, а потом мама велела ему идти домой. Он был послушным сыном и ушел домой, а тебе обещал, что за ночь придумает, как тебя перевернуть. «Ты подождешь?» — спросил мальчик. И ты ответил ему: «Подожду-у-у…»

— Я думал всю ночь. И я придумал. Я придумал не только способ твоего спасения, но и конструкцию, похожую на тебя, которая могла бы взмыть в воздух. Мне открылись силы, способные это совершить. Я был счастлив! С этой ночи я думал только о своей конструкции, я забросил все игры и перестал подыматься на крышу… И я забыл о тебе.

Второй монолог утомил старика еще сильнее, и он отдыхал еще дольше, чем после первого. В паузе слышно было только слабое погромыхивание приотставшего железного листа на другой стороне крыши, да шорох падающей с деревьев листвы. В какой-то момент старику почудилось, что внутри жука что-то дрогнуло и прозвучало. Он приложил ухо к полированной поверхности. Нет, наверное, это громыхнул железный лист.

— Прости меня… зачем я лгу, что забыл о тебе? Нет, я помнил. Когда я вырос, обрел нужные знания и смог объяснить свое открытие другим людям на языке чертежей и расчетов, свой летательный аппарат я назвал, в твою честь «Скарабеусом». Я помнил о тебе. О тебе, но не о своем обещании спасти тебя. Я мысленно благодарил тебя за то, что случай свел нас и дал толчок моему воображению. Но что до судьбы какого-то жука молодому человеку, впервые познавшему славу и всемирный успех? Я разъезжал всюду, помогая создавать заводы по изготовлению «скарабеусов». На меня сыпался дождь наград и почетных званий. Я неустанно совершенствовал свое детище. Теперь миллионы «скарабеусов» служат людям во всем мире. Как странно — хорошо помню: тогда, той ночью, когда мне явилась идея твоего спасения, а вслед за ней — идея будущего аппарата, я в первый момент подумал о ней как о чем-то побочном, а главным было — что я спасу тебя, а ты в благодарность покажешь мне, как рождается дождевая капля.

На своих «скарабеусах» я много раз летал в облаках, но, конечно, так и не смог увидеть того, что хотел — ведь для этого надо было стать крошечным, а это возможно только, если лететь с тобой. И вот теперь я знаю, как спасти тебя. Но, боюсь, я вспомнил о тебе слишком поздно…

Старик уткнулся лбом в холодный бок жука и заплакал.

Что-то изменилось там, под металлическим блеском, под полированным безмолвием. Жук оставался неподвижен, но что-то изменилось. Упругое колебание пронеслось в полусфере и отдалось по всему жёлобу. Едва уловимое гудение достигло старческого слуха.

— Ты жив?! — воскликнул старик. — Ты… жив, дружище?!

— Жив… жив… — слышалось ему в гудении жука, все более внятном.

В волнении старик застучал кулачком в хитиновое крыло, словно в дверь жилища, где крепко спит кто-то, кого следует срочно разбудить.

— Слушай же меня, дружище! Идея твоего спасения чрезвычайно проста! Ты должен закрутить себя вокруг своей оси, как волчок, закрутить, как можно быстрее, и тогда стихия сама поднимет тебя, и ты обретешь все степени свободы! Давай же, давай!

Он уперся и изо всех сил надавил: полусфера дрогнула и тронулась. Он медленно-медленно поволок ее по кругу. Один оборот. Еще один. Жук не сопротивлялся и не помогал.

— Ну, что же ты?! У меня не хватит сил! Ты должен сам, сам… Да распрями лапы! Раскинь их так далеко, как можешь! Ну же, ну…

Гудение, исходящее из глубины полусферы, усилилось и превратилось в рокот. Толчок, каким жук выбросил вперед и в стороны свои лапы, отозвался громом всей крыши. Обгоняя жалкие усилия старика, он завращался, завибрировал, ускоряясь с каждым мгновеньем. Старика отшвырнуло прочь, и он упал, больно ударившись о железо.

Бешеное вращение подняло жука в воздух! Попав в родную стихию, он ловко перевернулся… и обессиленно рухнул, с грохотом встав на растопыренные лапы. Жук глядел на старика сотнями своих фасеток и громоподобно дышал. В каждой фасетке отражался крошечный, опрокинутый навзничь старик с гримасой боли и радости на лице. Жук поводил усами, ощупывал крышу, словно желая окончательно убедиться, что он действительно стоит на собственных лапах. И когда он понял это, усы протянулись к старику и, поддев его под локти, поставили на ноги.

Затем полусфера разъехалась, как разъезжается купол обсерватории, чтобы выпустить к звездам телескоп. Жук выпростал крылья, и они легли на крышу. Старик робко шагнул. Под ногами спружинил край крыла. И вот он уже подымался по этому упругому помосту, прогибавшемуся под ногами. Он достиг основания крыльев и обнаружил ложбинку, подходящую для того, чтобы в ней можно было удобно и надежно разместиться. Что он и сделал!

Жук мощно оттолкнулся, крылья взмахнули и засновали вверх-вниз, как гигантские опахала, взвихривая воздух и взметая седые волосы старика.

Они взлетали по крутой дуге и пронеслись среди полуголых ветвей клена. Багровый пятипалый лист, громадный, как праздничное панно, проплыл рядом, раскачиваясь и желая счастливого пути.

Старик бросил прощальный взгляд на землю: там, уменьшаясь с каждой секундой, поворачивалась, пропадала в холодном блеске солнца крыша его дома. А здесь, в небе, их уже поглощала тень облака, а потом и оно само.

Они влетели в пушистый космос, дохнувший ему в лицо свежей ледяной прохладой; в таинственное царство сил, тонкое взаимодействие которых управляло жизнью облака и превращало пух — в каплю, аморфное — в строгую форму, невесомое — в тяжесть…