Эллис Питерс - Воробей под святой кровлей (Хроники брата Кадфаэля - 7)

Рядом с таким богатством Марджери сразу поблекла и сама это почувствовала. Лицо ее с застывшей искусственной улыбкой стало похоже на маску, а голос сделался пронзительным. Она крепко сжала руку Даниэля, но впечатление было такое, словно она пытается удержать скользкую рыбу, которая, как крепко ее ни держи, сама собой выскальзывает из пальцев.

Мастер Корд участливо справился о здоровье Уолтера, порадовался за него, услышав, что дело идет на поправку, и с опечаленным видом принял известие о том, что подлое воровство не раскрыто и ничего из украденного до сих пор так и не найдено. Купец просил передать пострадавшему свои соболезнования и сказал, что он благодарит Бога за то, что мастер Уолтер вышел из переделки живым и здоровым. Жена, скромно потупив глазки, вторила мужу нежным, воркующим голоском кроткой горлицы.

Почти не замечая обрюзгшего самодовольного лица своего собеседника и то и дело поглядывая на свежее, кровь с молоком, личико миссис Сесили, Даниэль от всей души попросил мастера Корда доставить ему такое удовольствие и, как только будет возможно, прийти вместе с женой в гости, чтобы откушать в доме Аурифаберов. Купец поблагодарил за приглашение, но ответил, что рад бы его принять, да только вынужден отложить приятную встречу на недельку или две, и, попросив передать от себя поклон всем домашним, сказал, что будет молиться за их благополучие.

- Вы и не знаете, как вам повезло, что ремесло вашего супруга не требует разъездов, - пожаловалась миссис Сесили, доверительно прикасаясь пальчиками к руке Марджери. - А вот мой муженек, не успеешь оглянуться, как опять уже велит запрягать мулов, садится в повозку и поминай как звали отправился со своими людьми то в Уэльс, то, наоборот, на восток, все-то ему надо куда-нибудь то за шерстью, то ткани продавать, а я сиди дома одна-одинешенька. Вот и завтра он чуть свет опять отправляется в путь, а меня бросает одну на три или четыре дня.

Дважды во время своего жалобного рассказа она вскидывала свои длинные ресницы - сначала на мужа, а потом с непостижимой быстротой стрельнула глазами на Даниэля; ее взгляд мгновенно сверкнул ослепительной вспышкой и тотчас же потух и стал безмятежным, как прежде, но Марджери его перехватила.

- Будет тебе печалиться, моя радость, - снисходительно успокоил жену торговец шерстью. - Не успеешь оглянуться, я уже примчусь обратно.

- Да, хорошо вам говорить, а мне так долго ждать! - ответила та, надув губки. - Три или четыре ночи я буду одна. Так что уж смотрите, муженек, не забудьте привезти мне гостинец: когда вернетесь, меня нужно будет задобрить.

Он и сам отлично знал, что привезет. Старый купец никогда не возвращался из поездок без подарка. Эйлвин Корд приобрел жену не задаром, но несмотря на слепое обожание, он был достаточно рассудителен и понимал, что за эту покупку ему придется платить снова и снова, чтобы ее сохранить. С того дня, когда он, сам себе в этом признавшись, сделает соответствующие выводы, ей предстоит жить в непрестанном страхе за свою нежную шейку, ибо он был человек властный и самолюбивый.

- Вы совершенно правы, - сказала Марджери, с трудом разомкнув непослушные губы, сведенные судорогой. - Я вполне понимаю, как мне повезло.

Она даже слишком хорошо это понимала! Но всякая удача в жизни мужчины или женщины может смениться неудачей, особенно если кто-нибудь об этом позаботится. Для этого нужны только хитрость и немного настойчивости.

Для Лиливина весь день прошел в таких непривычно приятных занятиях, что порой он по часу и дольше не вспоминал о нависшей над ним угрозе. Как только закончилась месса, регент, не дав ему опомниться, увел его с собой в дальний уголок монастырского двора, где он уже начал работать над сломанной скрипкой. Точными и решительными движениями хирурга он разбирал ее на составные части, раскладывал на столе отдельные детали. Работа требовала от ученика пристального внимания, ему нельзя было отвлекаться ни на секунду, если он хотел принять участие в воскрешении инструмента. Это было превосходное средство против мыслей о смерти.

- Мы снова соберем и склеим все обломки, - говорил брат Ансельм, увлеченно продолжая работать. - Это я могу тебе обещать. Не беда, если в конце концов окажется, что у нас что-то не совсем получилось, во всяком случае у скрипки опять будет голос. Если она не будет петь чисто, мы сделаем новую. У людей тоже на смену ушедшим поколениям приходят новые и подхватывают прерванную песню. Утрата никогда не бывает непоправимой. Подай-ка мне вон тот листок пергамента, сынок, и отмечай, в каком порядке я кладу отдельные куски.

Часть из них представляли собой совсем мелкие щепки, но брат Ансельм аккуратно составлял их вместе, и они принимали нужную форму.

- Ты веришь, что еще будешь играть на этом инструменте?

- Да! - отвечал восхищенный Лиливин. - Верю!

- Вот и хорошо. Вера нужна обязательно. Без веры ни одно дело не спорится - Это священное слово брат Ансельм произнес таким же обыкновенным голосом, как если бы речь шла о любом из разложенных на столе орудий труда. Отдельно он положил искусно вырезанную кобылку.

- Добротная работа, и притом старинная! У этой скрипки сменилось много хозяев, прежде чем она попала к тебе. Молчание для нее хуже всякого наказания.

Казалось, то же самое можно было отнести и к брату Ансельму. Бодрый, приветливый голос его журчал, как ручей, в то время как он работал, и, как ручей, убаюкивал слушателя. А разобрав на части скрипку и разложив в строгом порядке все детали, он завернул их вместе с листком пергамента в чистый полотняный платок и спрятал все это в углу, отложив работу до утра, когда будет светло, а сам тотчас же усадил Лиливина за маленький переносный органчик, предложив на нем поиграть. Ему не пришлось объяснять Лиливину, как обращаться с этим инструментом, потому что тот уже видел, как на нем играют, хотя сам он еще ни разу не пробовал.

Сначала он довольно бегло пробежался пальцами по клавишам, а затем так увлекся мелодией, которую играл, что совсем позабыл качать левой рукой миниатюрные мехи: они выпустили остатки воздуха, и органчик со вздохом умолк. Тут Лиливин опомнился и, рассмеявшись от неожиданности, принялся качать с удвоенной энергией, так что правая рука не поспевала нажимать на клавиши. С третьей попытки у него получилось. Он наслаждался. Сам очарованный своей игрой и чувствуя все больше уверенности, юноша наигрывал одну за другой разные мелодии; руки его стали работать слаженно, и, уже не довольствуясь простыми мелодиями, он начал вставлять в них замысловатые пассажи. Но, играя одной рукой, особенно не разгуляешься.

Брат Ансельм развернул перед ним пергамент, на котором начертаны были странные значки, сливавшиеся в причудливую вязь, под ними были вписаны другие, которые, как уже знал Лиливин, обозначали слова. Лиливин не мог их прочесть, потому что вообще не умел читать ни на одном языке. Его глазам все это представлялось замысловатым узором, вроде тех, какими женщины украшают свои вышивки.