Илья Шевцов - Такие как мы

— Уар, уар, уар.

— Аук, аук, аук, — раздались испуганные звуки.

Понятно, включились светлячки. Можно, спать дальше. И я уснул.

Кто-то настойчиво дёргал меня за ногу.

— Ну, мам. Дай ещё пять минут поспать.

— Курды-мурды, — сказала «мама», и опять дёрнула меня за ногу.

Какие ещё мурды? Я нащупал топор, и рывком вскочил с места.

— Тьфу, ты, одноглазая, чтоб тебя икота до конца дней разобрала. — Ох, и много ещё чего я там наговорил с испугу.

Как же не испугаешься. Когда на меня, ещё не проснувшегося, смотрело какое-то вонючее чучело с одним глазом, да ещё и в сумерках. Это была первая. Колтуны волос закрывали её лицо, только из небольшой щели выглядывал чёрный, слегка раскосый глаз.

Нет, так дело не пойдёт. Первая, вторая… А когда третий очнётся? Мне их так и называть по номерам? Надо дать им какой ни будь другой идентификатор. Проименовать их всех скопом, и пускай привыкают к обновкам.

Я отложил топор в сторону, и хмуро посмотрел на испуганную барышню.

— Чего, ещё?

— Курды-мурды, — повторила она (впрочем, говорила она нечто иное, но я так и не разобрался, что), и показала рукой на потухший мангал.

Ох-хо-хо. Ну, и словарный запас, у этого существа. Эллочка-людоедочка отдыхает. Что не фраза, то курды-мурды, или мурды-курды, иногда что-то шипящее слышаться, а всё остальное дополняется жестами.

— Ну, что ты хочешь?

— Курды-мурды, — повторила она, и снова показал на мангал.

— Ну, потух, и что? — и только сейчас я заметил, что вокруг что-то не так. А, понятно. Лёгкая водяная пыль, висела в воздухе, и барышни, кутаясь в отсыревшем тряпье, начали замерзать. Чего уж там, я и сам испытывал неприятные ощущения, от начинающей прилипать к телу, одежде.

Отмахнувшись от неё рукой, я слез с матраса, и первым делом занялся осмотром больного.

Тот, после вчерашнего врачевания, ещё не умер, но всё также находился без сознания. Ну, даст бог, выживет.

Я пощупал ему лоб. Жар спал, но не до конца. Насчёт бледности или румянца, определиться сложно, для этого его надо отмыть. Ну, это не срочно. Я достал вчерашний использованный шприц, и простерилизовав его всё в том же септике, что и вчера, вколол ему ещё одну ампулу антибиотика. Перевязку делать не стал, не так много времени прошло.

А теперь, гостей надо определить где ни будь под крышей, не оставлять же их под дождём. Можно поставить дачный шатёр, но на это нужно время, а его-то как раз нет.

— Ладно, барышни, собирайтесь. Сейчас я вас определю, в более нормальные условия, авось, там не отсыреете.

Пришлось размещать их в бане, хорошо, что предбанник большой, его планировали как комнату отдыха, но не доделали. То что пришлось размешать гостей в бане, с одной стороны не очень хорошо. Пускать в светоч чистоты, грязных дикарей, натуральный моветон. С другой, пускай привыкают. Скоро они познакомятся с ней, с другой, ещё неведомой им стороны, и боюсь, она им не очень понравится.

Разместив раненного на лавке в предбаннике, а дам, там же но на куче тряпья, я стал собираться, прогуляться к реке. Кушать-то хочется, а там ещё и ведро застряло.

Пока я одевался, из бани выползла вторая (Тьфу, ты!), и стала крутиться возле меня, норовя пощупать всю мою амуницию. От барышни так и веяло любопытством.

Вера, Надежда, Любовь. Это первые имена, что пришли мне в голову, когда я собрался прекратить бардак с номерами, и дать аборигенам нормальные имена.

Закинув за спину щит, я подошёл ко второй, и ткнул себя в грудь.

— Алекс. — Потом показал пальцем на неё. — Надя.

Похоже, с первого раза, до девочки не дошло. Я повторил ещё раз, и вопросительно посмотрел на неё.

Надя посмотрела на меня и, показав на меня пальцем, повторила: — Алес.

— Алекс, — повторил я.

Вообщем с десятой попытки она научилась выговаривать моё имя, а потом и своё.

— Приду, повторим урок, — я повернулся, что бы идти, но Надя, обогнала меня, и стала указывать пальцем, то на меня, то на себя, а потом и на выход.

— Со мной, что ли хочешь? — догадался я. Она непонимающе посмотрела на меня.

А, что. Неплохая идея, не так скучно будет. И ведро будет, кому нести, а то у меня руки заняты. Заодно буду учить говорить.

— Хорошо, идём.

Прогулка получилась удачной. Ведро оказалось на месте, там, где я его и бросил вчера, никто на него не посягнул… разве, что попугаи в меткости попрактиковались. Рыбы, несмотря на вчерашнее разорение, тоже полное ведро набрали. Пока я осматривался по сторонам, в поисках возможной угрозы, Надя ловко натаскала руками рыбу, не доставая вершу и не развязывая её. Я аж крякнул, от удивления. А она выгребла оттуда всё, даже мелочь, которую я раньше выбрасывал, но я спорить не стал. Ртов теперь прибавилось.

Порадовала, Надя, и своей сообразительностью. Помимо своего и моего имени запомнила ещё пару тройку слов. Их язык, я учить не стал. Слишком скудна для меня их тарабарщина, носителя великого и могучего. Вру. Слаб я на иностранные языки, ни хрена в них разобраться не могу.

И ещё одно приятно событие произошло, когда мы проходили мимо выкопанной мной кучи корней около незаконченной пашни.

— Хкрум, — вскрикнула Надя и начала копаться в этой куче.

— Ты чего там потеряла? — заинтересовался я действиями девушки.

— Хкрум, — повторила Надя, и протянула мне небольшой, чуть больше тюльпана, коричневый клубень. Вчера они мне попадались, но я их выбрасывал.

— И зачем ты мне суёшь, грязь всякую? — я отодвинул её руку.

Надя удивлённо посмотрела на меня, и тут же запихнула выкопанный клубень в рот. Вот, прям так, вместе с землёй. Даже не отряхнула. Если бы я знал, что она так сделает, отобрал бы, не раздумывая, а сейчас уже поздно. Он уже упал, на кишку.

Мне стало противно и завидно одновременно. Я тоже хотел есть. И ещё, я понял, что этот клубень съедобный. По крайней мере, для местных. А как мой организм отнесётся к новому продукту, можно узнать только опытным путём. Поэтому второй клубень, найденный Надей, я у неё отобрал. Не из жадности. А показать, так сказать, собственным примером, правила гигиены. Отмыв его в ведре с рыбой, и вытерев о штаны, я достал нож, и разрезал клубень на две половинки. Кожура клубня, оказалась тонкой, на ощупь мягкой, как у киви, мякоть светло-розовая, не плотная как у картошки, а мягкая как у… мороженой картошки. Я лизнул одну половинку. Безвкусная, однако. Так, сластит чуть-чуть.

Потом попробую приготовить из неё, что ни будь. Может, отварю, а может и пожарю. Если не отравлюсь. Подумав это, я запихнул обе половинки в рот. А ничего, так, есть можно.

Когда мы вернулись, я услышал из бани странные звуки. Не такие как вчера, когда первая (Тьфу!), скулила весь вечер, а как-то иначе, по новому. Освободившись от «доспехов», я галопом поскакал в баню.