Андрей Попов - Дверь в сказочный ад

Я попросил священника, не разрешит ли он мне сегодня на ночь остаться в стенах этого храма, якобы для того, чтобы предаться более усердной молитве. И тот любезно согласился.

Тогда я, помнится, поклялся себе, что если с этого момента мои кошмары прекратятся, поверю в существование Бога и всю оставшуюся жизнь буду его верным проповедником.

Один известный математик (не уверен, что точно помню его имя) часто задавал себе вопрос: «почему существует нечто, а не ничто?» . Замечено, что у всех философов есть одна привычка: задать вопрос и на все оставшиеся века оставить его без ответа. Я однажды подумал: а чем в принципе это загадочное «нечто» отличается от пустого и понятного «ничто»? Какая кому разница: существует мир или его нет? Является он чьей-то богатой иллюзией или материален? Да и что такое материя и иллюзия? Давайте поменяем их местами, переименуем одно другим — что изменится?

Мир существует — и все. Точка! Принимай его таким, каков он есть, без лишних разглагольствований, без запутанных силлогизмов, без мутящих воду религиозных догматов. Не задавайся вопросом: откуда? Спроси себя: зачем?

Действительно — ЗАЧЕМ?

За восходом солнца следует закат, за рождением — смерть, за любовью — ненависть, за наслаждениями — болезни и страдания. Так какой же во всем смысл?

Вы, наверное, читая эти строки, сейчас думаете, что я уже опустился до первого признака откровенного умопомешательства — философствования, и пишу весь этот вздор только потому, что ни к чему другому уже не способен.

Совершенно верно.

Этой ночью звери растерзали меня прямо в церкви. Крики, вопли, воззвания к Богу, проклятия в адрес дьявола — все тщетно. Моя кровь брызгала на стены, марая одеяния святых. Но те были немы и абсолютно безучастны.

Когда я вновь очутился в своей спальне, проснувшись от сна ли, от бреда ли, то ли от очередного мозгопомрачения, весь мокрый от пота, то взревел на весь замок. Вопль слепого бешенства лишь со слабой примесью чего-то человеческого вырвался у меня из груди. Я скинул одеяло, вскочил, перевернул пинком кровать и закричал:

– Мне это уже надоело!! Надоело!!

Взор не хотел верить, ум не хотел смириться с тем, что я нахожусь ни где иначе, как в распроклятом Менлаувере — пристанище осязаемых кошмаров. Через минуту я уже несся вниз по спиральной лестнице — прочь от места пораженных бешенством мистификаций. Бежать… бежать… бежать… Куда угодно!

Навстречу поднималась миссис Хофрайт с подносом в руках, на котором дымились две чашки утреннего кофе. Наверное, для себя и для дворецкого.

– Хотите кофе, мистер Айрлэнд? — ее голос источал тот самый сладкий яд, о котором много пишут прозаики. В ее глазах сверкнул неестественный огонек, как у большой напудренной куклы с маленькими зеркальцами вместо зрачков.

Один лишь ее вид вызвал у меня бешенство. Что есть дури я стукнул кулаком по подносу и видел, как она с криком отскочила в сторону, облитая, а возможно — ошпаренная, кофе.

– Что с вами, мистер…

– Пошли вы ко всем чертям!!

Я был взведен до степени настоящего неистовства — грань, за которой помрачаются не только ум и чувства, но и само человеческое естество. Помню, забежал в мастерскую Грума, схватил кувалду и принялся крушить все подряд: бились окна, летели щепки от дорогой мебели, рассыпались на тысячи осколков настенные зеркала. И в каждом из этих осколков отражалась частица ненавидимого мною мира. Устроив вакханалию в одном зале, я переходил к другому, в экстазе ярости ударяя кувалдой по всему что попадалось под руку. С мелодичным звуком превратилось в груду хлама итальянское фортепиано.

– Проклятый замок!! Проклятый Маклин!! Проклятые звери!!

Мои слуги, все без исключения, поразбежались по своим щелям, опасаясь подвернуться под горячую руку. И правильно сделали. Я находился в таком состоянии, что без заминки размозжил бы череп любому встречному. Глухие всесотрясающие удары падали на пол, на стены, на хрупкую мебель. Сыпалась штукатурка, ломался паркет. Стулья, диваны, столы и тумбочки издавали беспомощный хруст и превращались в уродливые подобия самих себя. Хотелось превратить в искореженную груду весь Менлаувер, хотелось излить свой гнев так, чтобы это запомнилось на долгие века, а от замка оставить лишь его нарисованный в воздухе гротеск.

Но, быстро утомившись от махания огромным набалдашником, тяжело дыша, я начал постепенно остывать. Потом зашел в гостиную, глянул на портреты… И снова вспышка ярости! Сначала об каждую звериную морду я вытер ноги: специально вышел на улицу, испачкал свои ботинки в грязи, потом вернулся и медленно-медленно, тщательно-тщательно принялся вытирать об них подошвы. Затем были переломаны все позолоченные рамки, а полотна разорваны в клочья и брошены в огонь. Как и в прошлый раз.

Лишь когда я вышел в сад и очутился в обществе спокойных деревьев, их спокойствие начало передаваться и мне. Кровь приостыла, шум в голове стих, дыхание восстановилось. На трезвую голову я начал потихоньку размышлять: сколько же раз, по замыслу этого дьяволенка Маклина, я должен умереть? Десять? Сто? Может, еще больше? Неужели только за то, что человек открыл старую скрипучую дверь его ждет такая расплата? Какое чудовище способно это придумать?

Я приказал себе успокоиться и хотя бы попытаться мыслить трезво. Должен быть какой-то выход! Должен! « Думай, Майкл, думай! Ты в школе любил поломать голову над математическими задачками, и у тебя это получалось. Сейчас перед тобой задачу поставила сама жизнь — повышенной сложности, ты их очень любил. Так что думай!» .

Мне снова вспомнились предупреждающие слова графа Каллистро о том, что все, кто побывал в этом чулане — графы, бароны или их слуги — все без исключения, не зависимо от ранга и цвета крови, кончали суицидом. Во всяком случае, так гласит легенда. Легенда с несчастливым концом, в которой так и не нашлось отважного рыцаря, сумевшего победить силы мерзости и зла.

Необходимо еще раз подумать! Нет лабиринта, из которого не существовало бы выхода. Главное — не поддаваться под власть панических чувств, а усердней работать головой! Думать! Вот Бог как-то сидел, думал-думал и в итоге выдумал целый мир.

Итак, с чего все началось?

Я перелистнул несколько страниц памяти и остановился на историческом дне покупки Менлаувера. День выдался великолепным во всех отношениях. Перед взором снова возник образ графа Каллистро, предвестника мрачных тайн. Он был честен и открыт — тут ему стоит отдать должное. Я был глуп и беспечен — каждый в своем амплуа, каждый считал себя умнее другого. В итоге он выиграл, а я сел в кучу дерьма. Нет слез, чтобы над этим поплакать. Нет смеха, чтобы над этим посмеяться.