Николай Чадович - Бастионы Дита

— Ну и на здоровье! Мы говорим не о них, а обо мне. Разве нет никакого способа преодолеть зависимость от зелейника?

— Если и есть, то я о нем не знаю. Все, что связано с приготовлением зелейника, — великая тайна. Неужели ты надеешься, что ради тебя я преступлю Заветы? Не спорю, погубить тебя будет нелегко. Но для меня это все же легче, чем нарушить то, что было незыблемо со времен основания города.

— Благодарю за откровенность. Продолжать разговор в том же духе не имеет никакого смысла. Ответь мне только на последний вопрос. Если Хавр действительно ваш враг, почему его не покарают? Почему столько участников Сходки приняли его сторону?

— Ни один из Блюстителей в отдельности не ощущает приближение беды. Хавр никогда не подстрекал ни к разрушению бастионов, ни к уличным беспорядкам, ни к упразднению ремесел. Со всеми Блюстителями он старается поддерживать ровные отношения. Степень опасности, которую представляет Хавр, можно оценить только по совокупности его действий. И, кроме того… с его появлением здесь Сокрушения стали происходить реже, а если они и случаются, Хавр может заранее их предсказать. Возможно, он действительно обладает неким редким даром. Или где-то обучился такому. Ведь неизвестно, с кем он якшался до того, как появился в Дите. Многие считают его чуть ли не всесильным защитником города. Но это не к добру. Кроме того, мне приходилось ловить Хавра на лжи. На мелкой лжи, случайно отколовшейся от огромной глыбы обмана, нависшей над городом. А этот его план покорения окрестных земель! Многие им не на шутку увлеклись… Да ведь это то же самое, что заманить несмышленых детей в глухой лес. К сожалению, я не имею прямых доказательств его злого умысла. А необоснованно обвинять полноправного горожанина не позволяют Заветы. За клевету меня могут и зелейником обнести.

Ирлеф вновь накинула капюшон и повернулась, чтобы уйти, но я мягко придержал ее за рукав.

— Значит, мы расстаемся врагами?

— Зависит только от тебя. Живи как все, следуй Заветам, заботься о безопасности Дита, трудись на общее благо, и никто не посмеет тебя упрекнуть.

Одно из трех, подумал я, глядя ей вслед. Или благо города Хавр и Ирлеф понимают по-разному. Или кто-то из них действительно скрытый враг. Хотя, возможно, у них просто ненормальные личные отношения.

Теперь, безо всякого дела шатаясь по городу, я смотрел на него совсем другими глазами. Раньше это был пристальный взгляд зверя, ненароком угодившего в западню и отыскивающего лазейку на волю, теперь — равнодушная созерцательность невольника, для которого клетка стала почти родным домом. Все вокруг теперь были мои братья и сестры, кроме бритоголовых кастратов, с которыми я на брудершафт не пил. Да и на длинные терпеливые очереди, встречавшиеся в каждом квартале, я смотрел совсем по-другому.

Эти люди имели практически все — пищу и кров, работу и развлечения, законы, веру и защиту от врагов. Недоставало им только одного — свободы. Этакой чисто умозрительной штуки, которую нельзя потрогать руками, но чье отсутствие иногда ощущаешь холкой; метафизического понятия, определяемого то как осознанная необходимость, то как опасная химера, то как недостижимый идеал. Вольнолюбие не упоминается среди добродетелей ни в одной из религий, и для большинства людей свобода ассоциируется вовсе не с отсутствием несправедливых ограничений, а с необузданным произволом и самовольством.

Для горожан, нашедших за стенами Дита защиту от подступающего со всех сторон хаоса, свобода не более чем совершенно абстрактное древнее пугало. Для меня же она — жизненная необходимость (уж не знаю, осознанная или неосознанная). Колесо сохраняет равновесие, только катясь вперед. Птица остается в полете до тех пор, пока не сложит крылья. Если прерывается мой путь, то прервется и жизнь. Да, я не могу пока убежать, но кто мешает мне размышлять и строить планы?

Хотя пока ничего путного в голову не лезет. Допустим, воздержание от зелейника действительно смертельно опасно для меня. (А это еще нужно доказать. Все-таки я не чета Хавру или Ирлеф. Может быть, помучившись час-другой, я благополучно оклемаюсь. Вот только проводить подобный эксперимент почему-то не хочется.) Раньше, когда я действительно нуждался в какой-нибудь вещи, я просто брал ее, по возможности стараясь не ущемлять чужих интересов. Зелейник скорее всего хранится в Доме Братской Чаши. К счастью, это не Форт-Нокс и не сокровищница какого-нибудь максара. Решетки на окнах хлипки, а охрана нерасторопна. Бочку зелейника я раздобуду. Потом еще надо будет переправить ее через стену. Это реально. Не в таких переделках приходилось бывать. Что дальше? Покачу я эту бочку через миры? Пусть на меня, как на дурака, пальцем показывают. А на сколько мне этой бочки хватит? На год? На пять? На десять? А потом? Что делать, когда она опустеет? Доить коров скорби и лобызать ангела смерти? Вывод: данный вариант действий отклоняется как бесперспективный.

Вариант второй — разузнать секрет приготовления зелейника или, еще лучше, добыть противоядие, если таковое, конечно, существует. Для этого придется пойти на контакт с кастратами. Но я даже языка их не знаю. Понадобится посредник. Кто? Хавр, естественно, исключается. Ему я нужен именно таким, каким меня должен сделать зелейник — послушным, безропотным, трясущимся от страха при наступлении очередного Срока. Ирлеф, возможно, и помогла бы — лишь бы только побыстрее сбыть меня из города. Но она чересчур предана своим Заветам. Для нее действительно проще погубить меня, чем взять под сомнение хотя бы одну их букву. Остается еще Блюститель Братской Чаши. Но мне даже представить трудно, с какой стороны к нему можно подойти. Да и вообще возможно ли отыскать союзника в городе, где каждый печется только о своей шкуре, выдавая это за радение о всеобщем благе. Да, положеньице… А может, добровольно оскопиться, побрить череп и вступить в это Богом обиженное братство? Нет, не примут… Происхождение не то.

Мое чрево давно требовало пищи, но возвращаться в мрачную пустую комнату, где пахло плесенью, светильным газом и моей собственной блевотиной, не хотелось. Город был достаточно велик, но удручающе однообразен. Даже Сокрушения не могли как-то изменить его облик. Их следы уничтожались с таким же усердием, с какой профессиональная красотка уничтожает морщины на своем лице. Я видел заплаты, в разное время наложенные на мостовые, по нескольку раз перестроенные здания и огромные пустыри в тех местах, где им быть вроде не полагалось. Дитсы восстанавливали город с не меньшим упорством, чем муравьи — свой порушенный муравейник. Везде суетились люди — что-то засыпали, подмазывали, достраивали, разбирали, оттаскивали, подтаскивали. Над мастерскими, кузнями и плавильнями поднимались разноцветные дымы — от черного, как сажа, до рыжего, как лисий хвост. Огнеметные машины с работающими на холостом ходу двигателями дежурили чуть ли не на каждом перекрестке.