Геннадий Прашкевич - Адское пламя (Комментарий к неизданной Антологии)

Мир невозможен без прошлого, он стоит на прошлом. Мир невозможен без книг, написанных в прошлом, какими бы наивными они нам ни казались. Будущее невозможно без этих книг, потому что они существуют... Правда, сами писатели, как правило, относятся друг к другу без трепета.

Позволю себе цитату (Эмиль Золя, "Парижские письма", 1878), тем более, что и впредь собираюсь обращаться к цитатам.

"Жюль Верн - писатель остроумный, с большим успехом популяризирующий науку для невежд, драматизируя ее, в маленьких романах... Жюль Верн не пишет, собственно говоря, романов, он драматизирует науку, он пускается в фантастические бредни, опираясь на новые научные данные... Я не стану разбирать этого рода произведения, долженствующие, по-моему, исказить все познания детей, но я вынужден засвидетельствовать их невероятный успех. Произведения Жюля Верна, несомненно, все более покупаются во Франции... Впрочем, они не имеют никакого значения в современном литературном движении. Азбуки и требники продаются в таком же громадном числе..."

Меня в этой цитате больше всего восхищает ссылка на азбуки и требники. Они ведь не имеют никакого значения в современном литературном движении...

Было время, когда мне казалось, что все фантастические книги мира написаны Жюлем Верном. Было время, когда мне казалось, что все лучшие книги в этом жанре написаны Гербертом Уэллсом и Станиславом Лемом. Немалое число фэнов и сегодня убеждено, что все стоящие внимания сюжеты в фантастике разработаны братьями Стругацкими...

Безумный сон: все фантастические книги мира написаны В.Немцовым или А.Столяровым...

Разумеется, Антология должна была открываться 1917 годом. Не потому, что 24 октября все россияне рассуждали вот так-то, а с 25 октября сразу начали рассуждать иначе, нет. Просто, как ни раскладывай карты, от фактов никуда не деться - октябрь 1917 года прозрачной страшной стеной отгородил Россию от мира.

Начался невиданный и неслыханный, поистине фантастический эксперимент по созданию Нового человека.

Это ведь вообще главное дело любого режима - создание Нового человека. Человека угодливого или запуганного, работящего или пьющего, агрессивного или смирного, ленивого или динамичного, духовного или ограниченного, бессловесного или болтливого... - какой человек на данный момент нужнее режиму для решения его насущных задач, такой и создается, и ничего с этим не поделаешь. Скажем, кухарка, умеющая управлять государством.

Понятно, к такому важному делу нельзя не подключить писателей, инженеры человеческих душ! Вот наша Антология и должна прояснить вопрос какого именно Нового человека хотели создать неистовые большевики в нашей неистовой, на все способной стране?

Открыть Антологию, конечно, поручалось Максиму Горькому, писателю мною, кстати, любимому. Но не "Песня о Буревестнике" должна была открыть Антологию, и не итальянские сказки, а небольшой малоизвестный рассказ, так и называющийся - "Рассказ об одном романе".

Героиня рассказа - женщина, из тех, что "...всю жизнь чего-то ждут, в девушках требовательно ждут, когда их полюбит мужчина, когда же он говорит им о любви, они слушают его очень серьезно, но не обнаруживая заметного волнения, и глаза их, в такой час, как бы говорят: "Все это вполне естественно, а - дальше?"

Проводив гостей, героиня садится на террасе дачи и вдруг замечает, что кто-то еще не ушел, упрямо сидит на скамье под деревом, достаточно нелепый в летнем белом костюме (осень), и странный: героиня замечает - он не отбрасывает тени (прием, понятно, не новый). Наверное это писатель Фомин, решает героиня. Назойливый тип, все время лезет и лезет к ней... Этот писатель действительно ей неприятен, он постоянно на глазах и "...в то же время его как будто не было, а была толпа разнообразных мужчин, женщин, стариков и детей, крестьян и чиновников, все они говорили его голосом, противоречиво и смешно, глупо и страшно, скучно и до бесстыдства умно."

Короче, писатель.

Но на скамье оказался не писатель, а его герой, некто Павел Волков более или менее материализовавшийся в меру убедительности описаний. Воспринимая мир, как и следует воспринимать мир литературному персонажу, он и саму героиню, живую, подвижную, думающую, принимает за такой же литературный персонаж. "Я думаю, - говорит он, - что с этого, - вот с этой встречи - и начинается роман. Должно быть, так и предназначено автором: сперва вы относитесь ко мне недоверчиво, даже неприязненно, а затем..."

По-настоящему, затем - не случается. Но героиня понимает тоску персонажа, который, кстати, жалуется весьма занудливо, очень по-горьковски:

"Мимо меня изредка проходят люди, они говорят о чем-то неинтересном, ненужном; какой-то рябой человек в чесучевой паре соблазнил толстенькую даму тем, что у него в парниках великолепно вызревают ананасные дыни и, между словами, кусал ей ухо, совершенно как лошадь, а она - взвизгивала тихонько. Страшно глупо все, надоело, бессмысленно! Сидишь и думаешь: как невероятно скучны, глупы и расплывчаты реальные люди, и до какой степени мы, выдуманные, интереснее их! Мы всегда и все гораздо более концентрированы духовно, в нас больше поэзии, лирики, романтизма. И как подумаешь, что мы, в сущности, бытийствуем только для развлечения этих тупых, реальных людей..."

И добавляет: "Вы ведь сами такая же...", на что героиня возмущенно отвечает: "Нет!"

Как невероятно скучны, глупы и расплывчаты реальные люди...

Однажды покойный Дима Биленкин спросил меня: а кто, в сущности, реальнее - Робинзон Крузо, Гулливер, капитан Немо или реальный сосед по лестничной площадке?..

Не слабый вопрос.

Герой Фомина-Горького - это нечто нематериальное, нечто вроде флатландца, он и тени-то не отбрасывает, в некоторых положениях он фактически не виден, и все же реален, реален, действительно во много раз реальнее соседа по площадке, о котором ты только то и знаешь, что он в одно время с тобой выносит к машине мусор. Откуда-то издалека, из давних лет доносится до нас его жалующийся голос: "Разве не кажется вам, что жизнь была бы проще, удобнее, менее противоречива, если бы в ней не было всех этих Дон-Кихотов, Фаустов, Гамлетов, а?"

Рассказ очень горьковский.

"...Где-то далеко поют девки и, как всегда, собаки лают на луну, очень благообразную и яркую, почти как солнце, лучи которого кто-то гладко причесал".

И отступления очень горьковские:

"Она села к столу, поправила отстегнувшийся чулок и долго сидела, играя ножницами для ногтей. Потом стала полировать ногти замшей, - лучше всего думается, когда полируешь ногти. Очень жаль, что Иммануил Кант не знал этого".

Действительно...

Размышления героини приводят ее к тому, что на самом деле этот привязчивый тип - писатель Фомин - не так уж и глуп. Он, конечно, некрасив, неуклюж, но все же он самый интересный человек среди ее знакомых. И она пишет письмо - писателю - укоряя его в несовершенстве, в лени, в нежелании дописывать начатое. "Он даже не особенно умен, этот Волков, - пишет она о литературном персонаже, с которым только что столкнулась. - Он не удался Вам, и Вы должны как-то переделать, переписать его. Во всяком случае Вам необходимо сделать так, чтобы это существо не шлялось по земле каким-то полупризраком, - я не знаю чем! - и не компрометировало Вас. Подумайте: сегодня он у меня, завтра у другой женщины, - он ищет женщину, как Диоген искал человека..."