Геннадий Прашкевич - Мир, в котором я дома

Потом сон стал путаться, растекаться... Я услышал стук в дверь и проснулся.

Тревожно кричала в ночи сирена.

Выбор

Она была слабая, видимо, ручная, но именно слабость ее наводила тоску. Протянув руку, я нажал на выключатель - света не было... Чертыхнувшись, я на ощупь оделся и пошел к портьере.

Нащупал шнур, поднимающий тяжелые складки, и замер. Ногти на моих пальцах светились! Они, как крошечные фонарики, испускали голубоватый свет, похожий на тот, каким светится ночью море...

Удивленный, я приблизил пальцы к лицу, даже пошевелил ими, но свечение не исчезло.

Стук повторился. Я выругался, но не сдвинулся с места. Ногти, оказывается, не были исключением. Рамы портретов тоже ожили и прямо на глазах наливались холодным, тусклым и неживым светом. Я мог разглядеть лица - краски, которыми они были написаны, тоже светились.

Озираясь, я подошел, наконец, к двери и, раскрыв ее, отступил в сторону.

- Компадре, - раздался негромкий знакомый голос.

Это был Верфель, и его появление у меня явно не было случайностью.

- Компадре, - повторил он, всматриваясь в темноту комнаты.

- Я здесь...

Он повернулся, и зубы его меж полуоткрытых губ сверкнули яркой, ровной полоской. Незаметный при дневном свете, отчетливо проявился длинный и узкий шрам, пересекающий щеку и часть уха.

- Что происходит? - спросил я.

- Торопись, - сказал он негромко и сунул в карман моей куртки тяжелый сверток. - У пирса стоит катер. И помни, безопаснее плыть по утрам.

- Вы предлагаете мне...

- Торопись!

- Я не знаю, кто вы, - начал я. - И не лучше ли будет, если мы уйдем вместе?

Я не вкладывал в эти слова другого, обратного им смысла, но Верфель взорвался. С силой схватив меня за пояс куртки, он выругался:

- Болван! Я не для того стрелял в жирного Хенто, чтобы сейчас ты задавал мне вопросы! Или ты еще ничего не понял? Или... - он вдруг остановился на полуслове и сдавил мне горло железной рукой, - может, ты уже подцепил комплекс превосходства и тебе захотелось поиграть в империю?

- Оставь! - крикнул я вырываясь.

Хенто... Он имел в виду водителя? Любителя цапель эгрет?.. И там, на острове, этот Хенто тоже хотел моего побега?.. Страшная догадка мелькнула в голове:

- Вы проткнули атмосферу над нами?

- Дошло, - грубо, но облегченно вздохнул он. - Катер у пирса. "Фольксваген" у входа. Выжми из них все!

Его тон поразил меня. Будто он долго изучал со стороны, на что я способен, и, хотя результаты наблюдений оказались неутешительны, вынужден был сделать выбор... Но мой инертный мозг все еще сопротивлялся.

И тогда Верфель меня ударил.

Удар был настолько силен, что я упал. Не давая мне встать, он втащил меня в лифт, выскочил наружу, захлопнул дверь, и все провалилось в пустоту.

Застонав, я дотянулся до клавиши и вывалился в пустой коридор. Верфель не обманул - "фольксваген" стоял у входа.

Никогда я еще так не гнал машину!

Ужас пронизал меня, когда я не увидел катера. Но он был тут, за пирсом, и, прыгнув на его тесную палубу, я вывел его на фарватер. Рокот мотора, казалось мне, будил всю сельву.

Светящиеся, облепленные светлячками островки проносились мимо. Прожектор я не включал, ориентируясь по естественным маякам.

Вспомнил о свертке Верфеля и левой рукой вытащил его из кармана. В нем не было ничего, кроме пистолета... Ответ Верфеля на вопрос - кто он?.. Преодолевая боль в разбитых губах, я усмехнулся...

Верфель ничего не сказал. Но стояло ли за его спиной преступление, или с самого начала он вел с Бестлером эту игру - он выиграл...

Впереди мелькнул огонь. Я свернул в протоку и приглушил мотор. Звезды раскачивались и ломались в нежных валах. И я плыл прямо по звездам.

Время от времени я смотрел на часы. Не знаю, чего я ждал, представления не имею. Но я знал - это должно случиться. Четыре минуты... Три... Две... Одна...

Ничего не случилось.

Сколько я мог пройти? Ушел ли я из опасной зоны?

Я взглянул на пальцы и вздрогнул. Ногти светились.

И пуговицы куртки тоже. Я весь был охвачен мертвым сиянием, по листве и лианам расплывались красные, голубые, желтые радуги.

Переливались, цвели, переходя из одной в другую и трепеща, как крылья исполинских бабочек. Капля бензина за бортом окрасилась в пронзительный фиолетовый тон. Нервная, убыстряющаяся пульсация свечения была мертва и категорична.

Течение отнесло катер в заводь, листва над которой расходилась, оставляя широкий просвет. И в той стороне, где, по моим предположениям, должна была оставаться обсерватория "Сумерки", я увидел рассвет.

Нет. Это было зарево.

Столбы света поднимались, и рушились, и вновь вставали над сельвой. Казалось, гигантский, охваченный огнем корабль удаляется от меня. И я подумал - вот она, смерть боиуны. Страшной змеи, умеющей менять обличья.

В сравнении с заревом то, что делалось вокруг, выглядело детским фейерверком, но я чувствовал, что мне пора уходить. И всетаки не включал мотора. Ждал. Продолжал смотреть в глубину сияющих сполохов, замораживающих, отчаянно холодных и, тем не менее, все сжигающих под собой.

На миг я закрыл глаза.

А когда открыл их, сияние над обсерваторией поднялось еще выше. Светилась атмосферная пыль. Отблески достигали протоки и ломались на волне кривыми желтыми пятнами.

Этот мир, думал я, мир, в котором я всегда был дома, этот мир с его камнями, травами, птицами, реками и озерами, с дождями и солнечным ветром, этот мир не может не дождаться меня... Я представил, как компадре Верфель сидит на пороге музея, прямо перед свастикой, и улыбается, показывая светящуюся нитку зубов, и мне стало страшно. Я задрожал, хотя сельва дышала влажным и душным жаром.

Нагнувшись, я выжал газ. Мотор затрещал, но шума я уже не боялся. Плыл в синих отблесках, ориентируясь по светящимся островам, а перед глазами стояла одна картина - убитые излучением, падают листья... Мертвые костлявые стволы восходят со дна сельвы, открывая небу туши тяжелых бетонных зданий обсерватории..

Я торопился.

Пистолет, вытащенный из кармана, я положил рядом, на жесткий чехол сиденья. В редкие просветы листвы пробивался свет звезд. Сияние над обсерваторией не меркло, напротив, оно разрасталось, захватывало весь горизонт... А может, мне это казалось?.. Не знаю... Но я плыл в мире огня. И только благодаря тишине я смог догадаться, что если не слышно взрывов, то это значит лишь однотам, на обсерватории "Сумерки", гибнет только живое... Машины остаются, и я должен вовремя привести к ним людей... Не для того, чтобы восстановить, а чтобы разметать их по сельве, отдав на съедение коррозии...

Я спешил. Оборачивался. Выжимал все из рыдающего мотора. И ногти уже перестали светиться, и рассвет уже начал просачиваться сквозь душные космы сельвы, а река продолжала один за другим открывать мне свои бесчисленные повороты.