Геннадий Прашкевич - Шкатулка рыцаря

Короче, стал выдавать Лигуша непонятные речи. Пристрастился к кафе «Тайга» при одноименной гостинице. Раньше, до встречи с «КамАЗом», совсем не пил, а сейчас и к выпивке пристрастился — большой вес мог взять за один вечер. Глаза блестящие, на первый взгляд тупые, и вроде не смотрит ни на кого, а вот всех-всех видит и понимает. Сидит, петрушит что-то свое, а потом прогудит незнакомой, случайно оказавшейся возле его столика женщине: «Что? Была у Синцова? Зря, говорю тебе». И соседка, блондинка или брюнетка, скромница или задира, вся в кудряшках или с затейливой прической на голове, только что совсем счастливая, культурная, умная на вид дама, вдруг, поперхнувшись, краснела. Вспыхивала, оставляла недопитый кофе и бежала от пытливого бульдозериста, ни с того ни с сего заглянувшего туда, куда никому заглядывать не разрешалось.

Лигуша действительно каким-то образом чувствовал, чье мясо кошка съела.

Сидит, скажем, напротив Лигуши некий Ванька Матросов, кочегар. Винишко свое Матросов давно вылакал, в голове темно, душно. Давно Матросов никого не любит, скучает этим, и от скуки и нелюбви приходят ему в душную голову скучные и недалекие мысли. «Вот вмажу сейчас Лигуше!» А Лигуша как раз сидит напротив.

Ну, подумал и подумал, вслух кочегар ничего не говорит, а все равно — без всякой на то причины, будто кто шепнул на ухо, Лигуша вдруг поднимет голову и, как бы в ответ на паскудные мысли кочегара, предупредит негромко: ты, мол, пока беда не случилась, пока не заехали тебе бутылкой по черепу, пока не обмакнули дурной головой в сточную канаву, катись-ка домой, причем катись не переулками, а Зеленой улицей, а то в переулках тебе и морду набьют, и карманы обчистят!

Ну и все такое прочее.

Не каждый такое терпел, но все знали — Ивану Лигущ е , бывшему бульдозеристу, можно верить.

Странности Лигуши тоже помогали такому мнению.

Вот помнит человек то, чего никогда не видел. Зато не помнит того, что много лет видел перед собой. На первомайскую демонстрацию вышел почему-то с портретом. Дарвина, содеянного объяснить не мог, зато запросто мог указать, где искать потерянный бумажник. И если уж Лигуша говорил — иди по Зеленой, а не переулками, то это точно. Кто шел переулками, тех и били, и обирали, и окунали головами в канаву, так что со временем к Лигуше прислушивались почти беспрекословно. И коли кто терял бумажник или документы, тот на милицию время не тратил, шел прямо к Лигуше — вот, дескать, жизнь как не удалась!

И Лигуша ничего.

Ухмылялся: нет, мол, проблем, все путем, ладно, поможем!

И указывал, где и у кого искать. Было такое время, когда мужики всерьез подозревали — может, Лигуша сам с какими хулиганами в сговоре? — но ничем такое не подтвердилось. В конце концов дошло до людей: дар у него такой. В газетах, опять же, писали в то время: одну доярку молнией трахнуло, так она сразу стала сквозь стены видеть, и все то, что люди съедали, видела прямо в желудках.

А тут тяжелогруженый «КамАЗ»!

Чем хуже молнии?

— Помнишь анекдот? — грубо спросил Роальд. — Мужика несли хоронить, да потеряли по дороге, грузовик его переехал. Водитель не знал, что перееханный был неживым, тайком сплавил труп в озеро, а там браконьеры взрывчаткой рыбу глушили, ну, труп всплыл. Испугались, дело происходило в пограничной зоне, бросили несчастного на контрольно-следовую полосу, но пограничники труп засекли, приняли за нарушителя и трижды в труп шваркнули из гранатомета. Хирург потом в операционной провел над ним пять часов. Вышел из операционной, стянул с рук перчатки, устало выдохнул: «Жить будет!» Считай, это о Лигуше. Одна Анечка Кошкина в этом городке, сотрудница местной библиотеки, привечает Лигушу, да и то скорее по инерции. Говорят, до «КамАЗа» дружила с этим Иваном.

— Ну и что?

— А ничего, достукался.

— Побили? — спросил Шурик.

— Убили, — грубо уточнил Роальд. — Дважды. И оба раза насмерть.

— Так не бывает, — хмуро возразил Шурик. — Нельзя отсидеть два пожизненных срока. И даже природа не может выдать сразу два трупа одного и того же Лигуши.

— А она их последовательно выдала.

— Это как? — не понял Шурик.

Роальд объяснил.

Анечка Кошкина дама тоже не из простых.

Маленькая, рыжая, голос большой проникающей в сердце силы, глаза зеленые, болотного цвета и вразлет. До того, как Лигуша побывал под «КамАЗом», она активно пыталась сделать бульдозериста своим мужем. Дело почти удалось, но тут выкатился этот чертов «КамАЗ». В общем, Анечку Иван узнал после лечения, но прежнего тесного общения не вспомнил. Например, начисто вылетело из его головы обещание жениться на Анечке. Понятно, саму Анечку это раздражало. Чем сильнее она пыталась ускорить естественные, на ее взгляд, решения, тем сильнее упирался Лигуша. Короче, где-то в мае обиженная Анечка заявилась в кафе не одна, а с новым кавалером. Мордастый наглый придурок, на пальцах левой руки отчетливая наколка — Костя, а на пальцах правой — Пуза. Сечешь? Но разговор правильный, грамотный, это Соловей всегда умел. Он ведь даже из зоны сумел слинять грамотно, без особого шума. Числится в розыске, а найди его! Вот и явились, значит, Соловей и Анечка, и стал почему-то Соловей обращать внимание на Ивана. Может, из ревности. Сидит рядом с Анечкой, что-то ей говорит, а сам все целится на Лигушу, выговаривает каждое слово, чтобы дошло до его ушей. Свидетели подтверждают, что Соловей специально так себя вел. Может, знал что-то о Лигуше. Т. — городок небольшой, но старинный. В нем особняков купеческих со стенами толщиною в метр осталось довольно. Когда такие дома ломают, золотишко находят в прогнивших кожаных кисетах, старинные документы. Однажды скелет нашли, видать, замуровали кого-то. Так что Лигуша в бытность бульдозеристом мог найти что-то такое, а Соловей прознал.

— От Анечки?

Роальд удовлетворенно кивнул.

Конечно, от Анечки. Кто еще с Лигушей дружил, кто ему яичницу стряпал, хотел самого Лигушу заполучить в мужья? Кто, наконец, приперся в кафе с лихим кавалером, который старался не Анечку занимать, а с бывшим бульдозеристом о чем-то договориться?

Ну а финал…

Соловей поет, Соловей глазки строит, у Соловья счастливое будущее в глазах читается, а Лигуша — он и есть Лигуша. Он Иван, если коротко. Он обязательный вес взял и Соловья не слышит. Мало ли, что тот в его сторону морду вертит, внимания добивается. Лигуша, говорят, даже хихикнул. Сказал кому-то громко, вон, дескать, сидит Пуза, Аньку завлекает, а все зря. Осталось ему завлекать ее — до июля. А вот в июле сядет этот Пуза. И не на год, и даже не на два, а надолго.

Ну, Соловей и сорвался.

Видать, сильно хотел чего-то от Лигуши.

Выхватил из-под плаща обрез и пальнул картечью — сразу из двух стволов. Это он профессионально делал. Когда за Лигушей приехали, пульс у него исчез, давление упало до нуля, зрачки на свет не реагировали. Свезли бывшего бульдозериста в морг. Но помер в ту ночь не Лигуша. Чуть не отдал Богу в ту ночь смотритель морга — на него вдруг со стонами выполз убитый бульдозерист. Вид встрепанный, весь в крови, но крепыш, мертвецом такого не назовешь. На Лигуше даже открытые раны затянулись. Медики уверяют — такого, мол, невозможно в принципе.