Евгений Сыч - Ангел гибели

Те, кого Я смог собрать в лесу, расположились неподалеку от пещеры. У поневоле слышал все, что сын энергично объяснял им в порядке знакомства. Конспект этой речи выглядел приблизительно так:

— Туда вашу сюда и наоборот, — сообщил Я для зачина. — Какие знают себя мужиками, те со мной. Бороться за вечные идеалы, резать, жечь и — к ногтю гадов! Чтоб в последний раз! Чтоб никогда больше никто не резал, не жег и к ногтю никого. Что в бою добудем — общее. За поруганные святыни отомстим. И воссияет то, что должно воссиять, и мир наступит, и в человеках благо это… Благо, короче, в человеках. Попятно? Кто со мной — влево, остальные на все четыре стороны, и черт с вами, я больше таких спасать не буду.

Теперь лес на горе оказался густо населен, но люди прятались, изведав горя, и потому не спугивали тишину. Только шорохи в ночи стали гуще.

Вокруг костра сидели втроем, тень не в счет. Я был радостен.

— С тобой на пару мы бы поработали, отец, — приговаривал он. — Шел бы с нами, а? Ведь воевал когда-то, воевал. Да как! До сих пор легенды рассказывают. Ведь подумать грустно, — обратился он к женщине, — каким воином он был! Сотню новобранцев за него предлагали! А теперь? Сидишь тут, — корил он У. — Думаешь, тогда война была, а сейчас — шутки? Сейчас, может быть, еще похлеще, чем тогда.

— Когда — тогда? — рассердился, наконец, У.

— Да во время той войны, великой.

У раздраженно засопел, попытался промолчать, но не смог, — может, вино в голову ударило или час такой выпал.

— Не было никакой войны, — отрезал он высоким вредным голосом. — С чего ты взял, что была война, да еще — великая?

— Как это — с чего? — несколько оторопел сын. — Все говорят: великая война, великая победа.

— Много ты знаешь! — фыркнул У.

— Да это все знают! Хоть ее вот спроси!

— Я знаю, — подтвердила женщина. — Полчища захватчиков хлынули па страну с северо-востока. Чужеземцы были сильны и свирепы. Сильных они убивали, слабых порабощали. Разрушали города и сжигали деревни, — женщина говорила словно бы наизусть, как школьники отвечают хорошо вызубренный урок: этот урок вдалбливался в головы уже нескольких поколений. — Но в решительный час народ сплотился вокруг правителя, как большая дружная семья вокруг мудрого отца. И была жестокая война, славная самоотверженностью солдат, подвигами офицеров и дальновидностью военачальников. А потом была великая победа, и стране выпало счастье долгого и прочного мира. А многочисленные пленные и горстка предателей, оставшиеся в живых благодаря доброте правителя, направлены были копать канал на северо-востоке — откуда пришли жестокие и куда бежали трусливые. Только, по-моему, канал так и не выкопали…

— Вот! — сказал сын.

— Все это складно. Но войны не было, — отозвался У.

— А что было?

— Я хорошо помню, что тогда было: голод был. — У помолчал, преодолевая нежелание говорить об этом, но все же продолжал: — Два года подряд голод был. Засуха. А знаешь, с голоду люди злыми становятся. Самое спокойное — это если человек целый день работает и получает столько, чтобы самому поесть и семью накормить. Лучше, чтобы на завтра не оставалось, тогда он завтра снова пойдет работать — куда денется! С сытым ладить труднее: если у него есть все и надолго, с чего он тогда слушаться станет? Приказы выполнять? Но, с другой стороны, сытый человек — спокойный. Разве что с жиру дурь найдет, побезобразничает немного, кровь разгонит. Вообще же сытый боится, как бы не отняли у него его достояние, а потому особых беспокойств начальству не причиняет. Пока были зоны, вопросы эти решались довольно просто, поскольку излишки отнимались, продукты производства распределялись между работниками, голодных не было. А тут голод настал, настоящий. Экономика — штука хрупкая. Сломались стенки, разделяющие зоны, но сломалось и что-то в экономике страны. А голодными, по-настоящему голодными людьми управлять плохо. Тому, кто долго голодает, даже если кинешь кусок, он воспримет его не как дар небес, а как должное. А если человека за работу его не кормить, он и работать перестанет. Зачем ему работать? Так ничего не дают и этак ничего. Что работай, что нет — все одно. Дальше — хуже. Дальше он думать начинает, где хлеб доставать. А голова у него свободна, и руки — тоже; работать-то он бросил.

Я слушал, все еще усмехаясь, но усмешка сползала понемногу с его лица. Женщина совсем затихла.

— Дальше — хуже, — повторил У. — Есть хочется, чем дальше, тем сильней. Когда голодный начинает пищу добывать другим путем, не работой, — тогда и происходят беспорядки. Голодный человек — страшный, он слов уже не понимает, ему слово — ничто. Он на любое преступление пойдет, потому что мирные и послушные скорее подохнут, а по-другому — надежда есть: может, жив будешь или хоть нажрешься разок. И начались грабежи, разбой, убийства. Поджоги начались. В обычные времена на разбой идут одиночки, а тут чуть не все. Кто не грабит в открытую, тянет что где плохо лежит, до чего достать может. Запасаются: вдруг еще более черный день выпадет. Наблюдают. Голодный человек, он внимательный, он то заметит, на что сытый и взгляда бы не обронил. Так и пошло: кто горит ясным пламенем среди бела дня, кто с голоду помирает, а кому уже ничего не надо, лежит в пыли и улыбается от уха до уха глоткой перерезанной. Вот тогда и заговорили о войне. И это поначалу даже всех обрадовало. Так надоела жизнь голодная и тоскливая, что хоть чему обрадовались бы. А раз война — все, как при войне. Одних сразу в армию забрали, там хоть кормили. Других прижали. Когда в мирное время безобразничаешь, одно дело, но если в стране законы военного времени действуют — спрос другой. Тут нарушитель уже враг или пособник врага, поскольку непослушанием своим только нарушает общее единство и помогает противнику. Введены были военные трибуналы. Чиновники форму надели. Работать от зари до зари — это само собой. Как же — война! У кого запасы были — отобрали. Кто позволял себе говорить лишнее, исчезал. Война многое предполагает. Защитников кормить надо, порядок охранять. И через некоторое время тишь настала. Раз молчат — все довольны. Все слушаются приказов и работают от зари до зари. Война.

— Понятно, война, — странным голосом проговорил сын.

— А солдаты копали канал, тот самый, северо-восточный. И те, которых брали за беспорядки и разговоры, тоже копали канал. Только отношение к ним было другим и охраняли их, чтобы не разбежались.

— А подвиги, победы? — нехорошо усмехнулся сын.

— Трудовые победы, — поправил У. — «В работе, как в бою», «Труд, как подвиг», «Мы ведем бой за лучшую жизнь для всего народа». По этому каналу, видишь ли, должна была идти вода, чтобы от засухи спасать, если повторится. Овощи еще сажать собирались.