Евгений Сыч - Ангел гибели

— Куда они идут?

— Вперед, только вперед. Куда же еще могут идти люди?

— Но куда?

— Тебя интересует цель? Цель есть, наверное. У каждого своя, и у каждой группы, и у больших объединений. Но в общем-то цель не так уж важна, главное — двигаться, а цель можно и по ходу движения придумать, чтобы движение это оправдать. И можно так же, по ходу, сменить. Главное — двигаться.

Люди шли в колонне без оружия, без денег, без протезов, без паспортов и знаков различия. Беззащитные в своей наготе.

— Почему они голы?

— Не голы. Просто люди. Есть просто люди, а есть люди одетые.

Впереди колонны — лидер. Это неправда, что он слепой. Просто он движется спиной вперед, а это неудобно. Он движется спиной вперед, потому что должен видеть каждое движение ведомых, смотреть в глаза первому ряду колонны. Лидеру не позавидуешь: не дай бог поворот или, хуже того, обрыв. Тогда он полетит под откос. А по изгибам прошлого пути не так-то просто угадывать направление следующего участка дороги. Оглядываться лидеру никак нельзя: к тем, кто пробился в первую шеренгу колонны, поворачиваться спиной не рекомендуется, они ведь и выбились именно благодаря умению бить в спину.

Нет, конечно, опасность полететь под откос не фатальна. Были, находились такие лидеры, которые умели угадывать путь, и всю жизнь так и шли во главе колонны и умирали на боевом посту, спиной вперед. Но для этого необходимо, чтобы колонна двигалась достаточно медленно. Шаг за шагом. Нащупывая путь. Лидер не может остановиться — его сомнут, растопчут тысячи ног. А колени ведущего гнутся все хуже: попробуйте вот так годы спиной вперед. И потому злейший враг любого лидера тот, кто движется быстрее остальных. Таких шустрых стремятся немедленно устранить, и напрасны оправдания, мол, я-де хотел лишь прогресса для общего блага. Первые ряды хорошо усвоили, что если слишком быстро идти вперед, под откос вслед за лидером полетят прежде всего они, не удержаться им под напором движущейся массы. Они тормозят, хотя и их, конечно, тянет вперед открывающийся из-за спины лидера необъятный простор.

Так и идет колонна. Вперед — для всех. Назад — для лидера. По кругу — если сверху.

Шоссе — очень длинный негр, легший вдоль. Если что и блестит на нем под голубым светом фонарей, так это лужи. На фонарях, тянущихся по обочине, висят трупы надежд. Ртутный свет подчеркивает все, что можно было бы скрыть. Но лучше свет фонарей, чем дневной, слава богу, ночь. Все-таки ночь прохладнее дня, и запах трупов, трупный запах надежд не очень силен. На одном столбе супермен. Стив Ривс — Боб Бимон — Кассиус Клей — Жан Марэ: бабы — навзничь, враги — ничком, пространство — назад, время — стоп. На следующем столбе: маленькое росточком, аккуратный зализ прически. Александр? Наполеон? Мир в кулак. А там дон Жуан: веревка врезалась в шею, и дон истерял большую часть своей привлекательности. А там — мозгляк Эйнштейн, веревка отделила голову от несущественного тела. И шея Вийона узнала, сколько весит зад.

Шоссе ведет вдаль, вперед ли, назад ли. Разноголосица указателей сливается в монотонный шум, равный по воздействию тишине.

По кругу. По одной и той же проторенной дорожке. По асфальтовому шоссе. Знакомой и проторенной дорогой ходить легче, проще.

— А если?..

Нет на вершине лишнего, даже камня нет под рукой. День за днем (не скажу «год за годом», потому что год — это смена времен, чередование лета, осени, зимы и весны, а здесь, на вершине, лишь холодный день да лютая стужа ночи) — день за днем и ночь за ночью холод сжимает вершину, но когда трескаются камни, ветры смахивают вниз осколки, стирая острые грани. А если? Я потрогал трещину, напрягся, выломал, отколол от большого камня маленький осколок. Покидал его на ладони, пытаясь занять у камня его твердости, убедиться по весу на ладони, что не сон это — вершина, что чувства не врут и законы мира остаются неизменными. Пастырь и У смотрели неодобрительно, но Я размахнулся и кинул камень вниз быстрее, чем можно было успеть остановить его. Охнули снега вершины и снялись. Потянулись, обгоняя друг друга, белые языки, вспухая, закрутилась, заклубилась снежная пыль.

Говорят, у лавины скорость курьерского поезда. Скорость курьерского поезда, если определять ее, лежа на рельсах.

Мир будто снялся с места. И пошел на колонну.

— Теперь смотри, — тихо сказал Пастырь. Не для Я сказал, для себя. — Смотри, что бывает. Сейчас все хорошо будет видно.

Снег обрушился на колонну поперек и перекрыл дорогу. Часть людей лавина смахнула в небытие. Та часть, которая оказалась впереди лавины, продолжала двигаться своим чередом, а те, у кого на пути лег снег, остановились, стали накапливаться, как вода в запруженном ручье, расползаться вширь. Людской поток выплескивался на пустые холодные обочины и клубился: в нем возникали какие-то завихрения, течения, имеющие, возможно, свой смысл для тех, кто следовал им, но сверху равно бессмысленные и бесполезные.

Но вот появился некто, вставший на месте твердо и непоколебимо. Сейчас же вокруг него начала складываться группа скульптурно застывших людей. Об нее разбивались волны бурлящего людского потока. Потом появилась цепь: часть группы твердо, плечо к плечу, перегородила дорогу. На цепь давили те, кто шел вперед, под напором движущейся массы. Сквозь цепь ломились и другие, которые знали, что произошло, но стремились выбиться в одиночку сквозь столпившихся и через завал и дальше идти вперед по опустевшей дороге. Стоящих в цепочке то и дело пытались бить, но они выстояли, потому что толпа, надвигавшаяся на них, уже не была колонной, а была просто толпой.

— Что они делают?

— Условия обеспечивают. Смотри дальше. Организующая воля постепенно брала верх. Передние оттаскивали погибших, освобождая места для новых. Начали расчищать дорогу. Пригоршнями разрывали, разравнивали снег, разбрасывали камень. Замерзали, надрывались, падали, но медленно-медленно продвигались вперед. И потом снова пошли по дороге, подравнивая на ходу ряды. Складываясь в колонну.

Теперь у колонны был новый авангард, пробившийся сквозь лавину, и новый хвост — те, что успели пройти до начала бедствия и догнать в пути отставших ранее.

— Вот и все, что ты можешь сделать, — прервал молчание Пастырь. — Самый максимум.

— А если убивать по одному?

— Сам думай.

— По трупам будет труднее идти.

— Что ж, движение еще немного замедлится. Не более.

— А если колонну вовсе уничтожить?

— Уничтожить жизнь?

— Останутся те, которые живут в деревнях. Пахари останутся.

— Ты уверен, что люди в деревнях — не те, что идут в этой колонне? А не кажется тебе, что это те же люди, только ракурс другой? Ведь сейчас ты смотришь на них с вершины. Сапожник, который сидит на углу и чинит сандалии, всю жизнь сидит, не сходя с места и чинит, — он тоже идет. Участвует в общем движении. И сандалии, прошедшие через его руки, — экономическая база, опора для нового витка колонны, для очередного витка.