Евгений Сыч - Ангел гибели

Не верите? Так давайте спросим. Ты вздымаешься? — Вздымаюсь. А ты? — И я тоже. А вы? — И мы вздымаемся. А кто разверзается, я спрашиваю, есть такие? Вот видите, нет таких.

И вообще — что-то много спрашиваете. А может, вы сами разверзаетесь, а?

А еще задачка из арифметики. На ветке чирикали пять воробьев, двоих расстреляли. Сколько теперь воробьев чирикает, как ты думаешь?

Черный, исковерканный, колесил по двору, не задерживаясь на одном месте, все спрашивал, все задавал свои лишенные смысла идиотские вопросы, убегал, не дожидаясь ответа, не нуждаясь в ответе.

— И еще. Тридцать пять отнять пять, сколько останется? А? Сколько? Три? Два? — плакал, брызгал слюнями, умолял. — Ну хоть один-то останется, а?

— Ты строил канал?

— Нет!

— Строил?

— Нет!

— Строил?!

— Да, то есть, нет. Строил, конечно, чего уж…

Старик проснулся, полежал, припоминая сон. Медленно, нехотя встал, проковылял в санузел, слегка умылся. Растревоженный движением, заныл привычно живот. Захотелось сесть на унитаз, посидеть спокойно, но старик пошел обратно в комнату, опустился на колени перед кроватью, вытащил из-под нее ночной горшок — не стоило лишать шефов положенного. А что до запаха, то он его не чувствовал. Обоняние — необходимость и привилегия диких, цивилизация его обычно отбивает. В процессе жизни.

Окончив неизбежное, он лег — тянуть жизнь дальше. Лежачие всегда живут долго — дольше тех, кто стоит. Хотя зачем жить вообще, старик не знал и вопросом этим не слишком задавался. Затвердил раз и навсегда: жизнь есть способ существования белковых тел, — вот и жил, пока белки оставались.

— И все-таки мы построили канал, — донеслось из-за закрытой двери смежной комнаты — второй в квартире старика.

— Ну, строили, — легко, без натуги ответил старик. — Ну и что?

— Построили! — спорил голос из-за двери.

— Строили, — в который раз уточнил старик. — Ты видел, чтобы по нему вода шла? — лениво поинтересовался он. — Чтобы не снизу вода и не от дождей, а настоящая, большая вода, быстрая?

— Пошла, — после некоторого молчания отозвался тот, другой.

— Пошла? Ты видел?

— Самому не пришлось. Но ведь пошла!

— Пошла, не пошла, — ответил старик. — Ты не видел, я не видел.

— Другие видели, — не унимался собеседник.

— Где они, те другие? И где та вода?

— В газетах писали.

— Где они, те газеты?

— Но были ведь!

— Газета — дело сегодняшнее, — сказал старик. — Не зря же на них числа ставят, чтобы не перепутать. Сегодня пишут — есть вода, завтра пишут — нет воды, послезавтра вообще ничего не пишут. А то еще могут написать: воды нет, но она была. А вода — она или есть, или ее нет. И вообще, что тут общего — газеты и вода? Это что, одно и то же?

Так они переговаривались не спеша, соблюдая вежливые долгие паузы, чтобы не помешать течению мысли собеседника. Они уважали друг друга и не любили, поэтому им было о чем поговорить. С тех пор, как тот, второй, поселился у старика, спрятавшись от прочих людей за его спиною, они разговаривали постоянно, и только когда приходил кто-то, второй затихал, нежитью прятался под старый диван, будто выпадал в другое измерение. Он и к старику-то являлся редко, а остальных людей просто не терпел.

Эти двое были последними из тех, кто строил канал. Но страна знала только одного — старика. Когда-то, на канале, его звали Лоро, теперь именовали Л'оро — на старости лет он вспомнил знатное имя предков. В пору строительства уточнять такие нюансы не стоило.

Канал. Праздник равных возможностей. Нет больше зон. Я копаю, ты копаешь, он и она копают. Возьмем теперь во множественном числе: мы копаем, вы копаете, они — оне копают. А если вычеркиваем меня? Тогда автоматически пропадает: «Мы копаем». Остается: ты копаешь, вы копаете, он и она, и они, и оне копают, копают, копают. А если не будет тебя и его? Тогда, наоборот, все, кроме «я», аннулируется. Это второй вариант, его лучше осуществлять в прошедшем времени, когда уже все выкопали.

Но звонят в дверь. Скрипнула дверь, отворяясь: старик не запирался, незачем было.

Пришли шефы — молодые, заботливые. Парень и девочка. Спросили старика о здоровье, прибрались. Потом девочка ушла на кухню готовить, а парнишка сел поближе к старику, взял блокнот и ручку, приготовился записывать.

— Поэтому-то театры, прежде спокойные, стали местом сборищ и диспутов, точно зрители понимали, что прекрасно, а что нет. И вместо господства лучших там постепенно установилась какая-то непристойная власть зрителя, — продолжил вчерашнюю тему старик. Мальчик послушно записывал. Предполагалось, что Л'оро диктует мемуары, или собственные мудрые мысли по поводу и без повода. Но старик лукавил. Мысли, которые он наговаривал, принадлежали не ему. Долгое время на канале была с ним книга древнего философа, одна-единственная книга, и он зачитал ее так, что знал наизусть. Он и теперь помнил ее наизусть. А опознать автора в стране мог разве что десяток человек, но те, как правило, не интересовались мемуарами ветеранов строительства. — С искусства начинаются обычно всеобщее мудрствование и беспокойство. За беззакониями следуют свободы. Когда все становятся бесстрашными знатоками искусства, это порождает в конечном счете бесстыдство. Ведь что это, как не бесстыдство — не считаться с мнением лучшего человека? Худшее бесстыдство — следствие чересчур далеко зашедшей свободы, — он сбился с мысли, отвлекся. Там, на канале, речь вели не о свободе, а о дисциплине. Там были и поэты. Они копали не хуже прочих. Может быть, они и написали нечто, кому ведомо? Он помнил только листки с корявыми рифмами о дисциплине и закономерных успехах. Другие поэты приезжали к ним из столицы на вечер: читали про радость созидания и про героев труда. — Хороший законодатель, — продолжал старик свой диктант, — будет убеждать поэта прекрасными речами и поощрениями. Если же есть случаи неповиновения, то следует принуждать творить надлежащим образом, чтобы в ритмах и гармониях заключались песни людей рассудительных, мужественных и во всех отношениях положительных. Чтить хвалебными песнями и гимнами живых людей, пока они не увенчали свой жизненный путь прекрасным концом, небезопасно. А песнопения и пляски надо устраивать так, — старик замолчал на минуту, прикрыв глаза. — Есть много произведений старых поэтов. Ничто не мешает выбрать из них именно то, что подобает и соответствует данному моменту. Произведения следует оценивать для этого, причем оценщиками должны быть лица не моложе пятидесяти лет. Пусть они произведут выбор из творений древних авторов и допустят те, что окажутся подходящими, а остальные либо совершенно отринут, либо же подвергнут многократным исправлениям.