Алина Распопова - Регресс

– Ну вот, – сказал Закхер. – Надеюсь, голубчик, вы уже поняли, что я, пользуясь, так сказать, случаем, хотел бы поизучать вас. Вам нужно собрать вместе таблички одинакового цвета.

Это было проще простого. Он думал, что я не смогу. Тыкаясь мордой в таблички, я принялся выхватывать те из них, которые совпадали друг с другом по тону.

– Так я и думал. Вы перестали различать цвета, – сказал Закхер, глядя на мою работу.

Это было ужасно! Закхер показал мне, как нужно было расположить таблички, и я понял, что теперь он видит что-то, чего не вижу я. Это было чудовищно! Я больше не мог надеяться на собственное восприятие. Я терял уверенность в себе. Передо мной стоял человек, тело которого давало ему явные преимущества надо мной. Благодаря нынешнему устройству его организма он видел большее, умел больше меня. Он имел тело человека, но разум был ведь ничуть не лучше моего! Вот, я тоже знаю и закон Мелинга, формулу Больмаца… и «Е = mc2». Я такой же человек, как и этот Закхер! А моё тело во всём ограничивает меня. Голос не слушался, глаза не различали цвета.

– Ну-ка, голубчик, ко мне… Иди сюда, – посвистывая, позвал меня Закхер.

Завиляв хвостом, я побежал. Мой нос, почувствовав запах чего-то вкусного, заставил меня предательски сесть в ожидании угощения перед ногами доктора. Благодаря своему нюху я точно знал, что в правой руке Закхер держит угощение.

Когда Закхер вывалил передо мной в миску сухой собачий корм, я накинулся на него, как на самое большое лакомство в мире. Разум говорил мне о том, что эта еда не для меня, однако нос, язык, все мои органы чувств твердили об обратном. Я пожирал содержимое миски с пугающим меня остервенением. Когда же Закхер принес кости… Я не мог уже думать ни о чём. Та еда, которая вызвала бы у меня раньше отвращение, теперь заставляла испытывать дикий восторг.

Закхер, наблюдая за мной, что-то записывал в свой дистанционный блокнот. Мне было стыдно, но я как будто стал кем-то другим. Новое тело определенно диктовало мне правила новой жизни. Так же, как и там, в Мидлтауне я не в силах был сопротивляться собственным вкусовым ощущениям. Теперь уже не искусственные добавки, а новое восприятие натуральной, но малопривлекательной для людей пищи, заставляло меня с жадностью пожирать принесенную Закхером еду. Обрезки сырого мяса, требуха… Я ел всё.

Профессор с умилением смотрел на меня.

– Какой ты получился симпатичный, – потрепал он меня за ухом, когда я, доев содержимое миски, довольно облизнулся и сел перед ним, разложив рядом с собой хвост.

Я посмотрел на себя в зеркало. Лохматый черный пес, сытый, выглядел вполне довольным. «В сущности, собакой быть не так уж и плохо», – подумалось мне, и тут же я сам испугался этой своей мысли. Я чуть не подпрыгнул. Я был человеком, по всем признакам своего разума я принадлежал к более сложноорганизованному классу существ, но что отличало меня сейчас от обычного пса? Я ещё раз посмотрел в зеркало. «Посредственная дворняга, даже никакой породы…» – с грустью заключил я.

Между тем Закхер готовил новые задания. Принеся стопку картонных карточек, он принялся раскладывать их передо мной. Это были вопросы. «Как называется наша планета?», «Сколько будет два плюс два?»… А вот и закон Мелинга… и формула Больмаца! С другой стороны от меня Закхер разложил ответы. Я догадался, чего хочет профессор от меня. Не дожидаясь команды, я принялся подтаскивать правильные ответы к картонкам с соответствующими вопросами. Я хотел показать профессору, если он ещё не сообразил, что изменения тела не тронули мой мозг. Мой разум неизменен. Пусть старику будет стыдно за то, что он сделал со мной. Пусть как хочет, но вернет мне прежнее человеческое тело. Но как же неудобно было обходиться без рук. Мне пришлось воспользоваться пастью и зубами. Только с третьего-четвертого раза мог я захватить тонкий предмет. Мои челюсти казались мне неуправляемыми. Я измучился. Наконец всё было закончено.

– Молодец, – похвали меня Закхер. Неожиданно для себя я завилял хвостом.

Это было ужасно! Я превратился в животное-подхалима. Новое тело диктовало мне свои правила.

– Ну вот, а теперь письмо, – сказал Закхер.

Зажав в моих зубах кисть, профессор поставил передо мной ведерко краски.

Это было издевательство! Почему я должен это терпеть?…

– Ну же, голубчик, у нас не так много времени…

«Немного времени! До чего? Что ещё задумал старик?» – испугался я. Выплюнув кисть, я принялся отчаянно лаять. Мне хотелось сказать Закхеру, что я против всего, что делает он со мной, что я хочу отказаться от участия в его эксперименте…

– Не сопротивляйся, мне нужно всё успеть.

Закхер был неумолим, он снова поднес к моим зубам кисть.

Я посмотрел на часы, «17.23»… Куда торопился старик?

Закхер всё-таки вынудил меня к письму. Подстегиваемый давно запрещенным к применению электрошоком, я принялся выводить буквы на развернутом передо мною полотне. Нарисовав две буквы по заданию Закхера, я сообразил, что таким образом могу достучаться до него. Я кинулся писать то, что не мог сказать в этот момент профессору, а именно «Остановите эксперимент!». С буквами «О», «С» и «Т» я ещё кое-как справился, но после неудавшейся «А» я почувствовал, что шея моя больно заныла. Снова остро почувствовал я нехватку у себя пальцев и рук. Я бросил кисть. Все помыслы моего разума полностью гасились несовершенством моего нынешнего тела. Я всё помнил, всё понимал, но я практически ничем не мог выразить свои мысли. Я утратил обратную связь с этим миром.

Мне вспомнились образы тех собак, которых мы, в рамках исследовательской программы, дрессировали в школе. Жалкие, замученные нашими опытами существа. И тут мне подумалось, а что, если они также разумны как мы? Наш нынешний эксперимент доказывал, что мы ничего о них не знаем. Невиданный разум мог скрываться за взглядом их испуганных глаз. Может быть там, среди них был какой-нибудь новый Эйнштейн, только как он мог показать нам, что вывел свой новый закон? Потенциал разума мог полностью глушиться несовершенствами тела…

Профессор, кажется, наконец-то устал. Отложив свои эксперименты надо мной, он решил просто поговорить. Положив передо мной всего лишь две таблички – одну со словом «Да», другую со словом «Нет», он попытался наладить контакт.

– Ну, извини, извини, голубчик, – поглаживая меня за ухом начал он, – не могу я тебе пока рассказать всего.

«Да задай же ты мне уже хоть какой-нибудь вопрос. Тогда я покажу тебе»… – вертелось в моей голове. И тут шальная мысль осенила меня: «А что если мой разум способен всё-таки управлять этим телом?». Это ведь животные не догадываются ни о чем, а я-то помню, какими должны быть движения для произнесения звуков в моём человеческом теле. Я попытался сложить свои губы, завернул в трубочку язык. Нет, это не помогло мне выдавить из себя ни одного членораздельного звука. Мой скулеж по-прежнему не был похож на речь. Я окончательно убедился в том, что проявления разума четко ограничены возможностями заключающего его в себе тела. Как мне теперь писать, создавать, творить? Этими лапами? Хвостом? Что наделал этот чертов профессор. А ведь он знал, с самого начала знал, что я стану зверем. Он так спокоен, так уверен сейчас, потому что знает, что со мной происходит.