Ричард Матесон - Вторжение

Затем Клейнман спустился на первый этаж и вызвал карету скорой помощи. Коллиер вернулся к постели больной и стоял там, держа ее обессиленную руку, глядя на закрытые глаза, на пылающую кожу. «В больницу, — думал он, — о боже, в больницу».

После чего произошло нечто странное.

Клейнман вернулся и снова позвал Коллиера в коридор. Они стояли и разговаривали, пока снизу не раздался дверной звонок. Коллиер сбежал по лестнице, впустил молодого врача и двух санитаров, и те с носилками отправились наверх.

Клейнман стоял у постели больной, глядя на Энн в немом изумлении.

Коллиер подбежал к нему.

— Что случилось? — закричал он.

Потрясенный Клейнман медленно поднял голову.

— Она выздоровела.

— Что?

Приехавший врач быстро подошел к постели. Клейнман заговорил с ним и с Коллиером.

— Жар спал, — сказал доктор. — Температура, дыхание, пульс — все в норме. Она полностью излечилась от пневмонии за…

Он посмотрел на наручные часы.

— За семнадцать минут, — объявил он.

Коллиер сидел в приемной доктора Клейнмана, невидящим взглядом уставившись в журнал у себя на коленях. В кабинете Энн делали рентген.

Стало ясно определенно — Энн беременна. На рентгене был четко виден шестинедельный эмбрион [1] Сейчас это звучит дико, но в 1950-е для прослеживания беременности применяли рентген. (Прим. ред.) . И снова отношения были разрушены его подозрениями. Он по-прежнему заботился о ее здоровье, но опять не мог разговаривать с женой, не мог сказать, что верит ей. И хотя он ни разу не заговаривал о своих возродившихся сомнениях, Энн чувствовала это без слов. Она избегала его дома, одну половину времени проводя во сне, а другую — за нескончаемым чтением. Дэвид по-прежнему не мог этого понять. Она проштудировала все его книги по физике, затем все труды по социологии, антропологии, философии, семантике, истории и вот теперь принялась за географию. Логика в ее предпочтениях, как казалось, отсутствовала.

И весь этот период, пока фигура ее изменялась от песочных часов к груше, от груши к шару, а от шара к овалу, Энн поглощала неимоверное количество соли. Доктор Клейнман каждый раз предостерегал ее. Коллиер пытался остановить жену, но она не желала останавливаться. Похоже, она просто не могла обойтись без соли.

Из-за этого она слишком много пила. И ее вес дошел до точки, когда чрезмерно разросшийся плод начал давить на диафрагму, отчего стало трудно дышать.

Как раз вчера лицо у нее посинело, и Коллиер срочно повез ее к Клейнману. Доктор сделал что-то, облегчив ее страдания. Коллиер не знал, что именно. Потом Энн сделали рентген, и Клейнман велел привезти ее снова на следующий день.

Дверь открылась, и Клейнман пропустил Энн вперед.

— Присядь, моя дорогая, — сказал доктор. — Я хочу переговорить с Дэвидом.

Энн прошла, не взглянув на Коллиера, и опустилась на кожаную кушетку. Вставая, он заметил, что она потянулась за журналом. «Сайентифик Американ» [2] «Scientific American» — американский научно-популярный журнал. (Прим. ред.) . Вздохнув и покачав головой, он прошел в кабинет Клейнмана.

Пока шагал к стулу, Коллиер думал — кажется, уже в сотый раз — о той ночи, когда она плакала и говорила, что вынуждена остаться, потому что ей просто некуда больше идти. Потому что у нее нет своих сбережений, а все ее родственники умерли. Она говорила, что если бы не знала, что ни в чем не виновата, то, скорее всего, убила бы себя из-за того, как он с ней обращается. Дэвид, будто каменный, все стоял возле постели и не находил в себе сил, чтобы спорить, утешать, вообще говорить хоть что-нибудь. Он просто стоял, а когда все это сделалось невыносимым, так же молча вышел из комнаты.

— Что там? — спросил он.

— Лучше сам посмотри, — угрюмо сказал Клейнман.

Поведение Клейнмана тоже сильно изменилось за последние месяцы, и его доброжелательное отношение заменила собой некая смесь из растерянности и раздражения.

Коллиер посмотрел на пластины с рентгеновскими снимками, взглянул на даты. Один снимок был вчерашний, другой Клейнман сделал только что.

— Я не… — начал Коллиер.

— Обрати внимание, — перебил его Клейнман, — на размер плода.

Коллиер сравнил снимки более тщательно. Сначала он не понял. А потом его глаза вмиг округлились.

— Разве такое возможно? — спросил он и ощутил, как нереальность происходящего обрушивается на него со всей своей сокрушительной силой.

— Однако это факт, — только и сказал Клейнман.

— Но… как?

Клейнман покачал головой, и Коллиер заметил, как левая рука доктора, лежавшая на столе, сжалась в кулак, словно он был зол на очередную загадку.

— Я никогда не видел ничего подобного, — произнес Клейнман. — Полностью сформировавшийся скелет на седьмой неделе. На восьмой — отчетливые черты лица. Органы, полностью развитые и функционирующие, к концу восьмой недели. Безумная тяга матери к соли. И вот теперь это…

Он взял снимки и уставился на них едва ли не как на личных врагов.

— Как ребенок может уменьшиться в размерах?!

Коллиер ощутил укол страха, услышав смятение в голосе Клейнмана.

— Что ж, что ж, — Клейнман в раздражении помотал головой, — плод вырос до ненормальных размеров из-за того, что мать пьет слишком много воды. До таких размеров, что начал опасно давить на диафрагму. И вот теперь, в один день, давление прекратилось, а размер ребенка значительно уменьшился.

Руки Клейнмана сжались в кулаки.

— Такое впечатление, — произнес он нервно, — будто ребенок знает, что происходит.

— Больше никакой соли!

Его голос поднялся до крика, когда он вырывал у нее из руки солонку и засовывал обратно в буфет. Потом Дэвид забрал у нее стакан с водой и вылил большую часть в раковину. И снова опустился на стул.

Она сидела с закрытыми глазами, тело дрожало. Он смотрел, как слезы медленно катятся по ее щекам. Дэвид закусил нижнюю губу. Затем она открыла глаза, большие испуганные глаза. Она справилась с рыданием и спешно вытерла щеки. Осталась сидеть спокойно.

— Извини, — пробормотала она, и почему-то у Коллиера создалось впечатление, что обращается она не к нему.

Одним глотком Энн выпила остаток воды.

— Ты опять слишком много пьешь, — проговорил он. — Ты же знаешь, что сказал доктор Клейнман.

— Я… стараюсь. Но ничего не могу поделать. Я не в силах не есть соль, а из-за нее меня мучает жажда.

— Тебе нельзя столько пить, — произнес он холодно. — Это опасно для ребенка.

Она с тревогой смотрела, как ее собственное тело вдруг начало содрогаться. Руки соскользнули со стола и обхватили живот. Выражение ее лица заставило Дэвида кинуться на помощь.

— Что такое? — быстро спросил он.

— Не знаю. Ребенок толкается.

Он подался назад, мышцы расслабились.