Вл. Гаков - НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 21

Я так и не знаю, откуда он узнал тогда о моей беде. Он заявился внезапно, вечером того же страшного дня. Он был в это время на Плутоне. Прервал работу, за пятнадцать минут до отправления на Фомальгаут вошел в рубку рейсового лайнера и сказал: “Во мне нуждается человек”. Рейс отложили, три тысячи пассажиров покинули каюты, впервые гиперсветовые моторы были использованы внутри Солнечной системы. Во мне нуждается человек… Этой формулы нет ни в каких законах и правилах, но с тех пор, как она стала магической, люди не решаются произносить даже похожие на нее фразы, потому что она сильнее и правил, и законов.

А нуждался ли я в нем? Он страшно раздражал меня, все время маячил рядом, требовал, чтобы я показывал ему все грибные места, и все ягодные места, и все рыбные места, божился, что будет приезжать ко мне каждое лето. И лишь неделю спустя, провожая взглядом точку его гравилета, стремительно ускользающую в облака, я понял, как он мне помог.

— Не беда, — сказал я, улыбнувшись. — Еще успеем.

— Слушай… я все хотел спросить. Он сделал это сразу… когда вы… сразу после?..

— Нет. Разве я тебе не рассказывал? Я показал ему расчеты, объяснил свою интерпретацию процесса. Мы вместе все проверили, и он не нашел ошибок. Он был… ну, потрясенным — да, но не настолько. Я был с ним еще несколько часов, он… вел себя нормально.

— Значит, не порыв?..

— Не порыв. Он был очень спокойным, сдержанным человеком. Очень ответственным человеком.

— Он решил, что виноват.

— Вероятно. Они здесь давно могли понять, если бы не шоры его теории. Она все подавила. Я ведь, в конце концов, пользовался их статистикой, они все держали в руках, но не смогли перешагнуть. Глава школы, создатель теории биолизации, научный руководитель проекта. Он первым подписал заключение и рекомендации Совету о необходимости спасения Солы. Одно к одному.

— А она?

— Кто? — спросил я и тут же понял. — А…

Он помедлил.

— Она тоже считает, что он виноват?

— Нет.

— Она считает, что виноват ты?

— Нет.

— Ты говорил с ней после… этого?

Я вновь услышал крик. Как наяву. Как тогда, полтора месяца назад. Он был так неожидан. Мы возвращались из бассейна. Я проводил ее. Она зашла к отцу. Я не успел дойти до лифта, и вдруг из кабинета раздался этот крик. Я побежал, и сразу понял, и проклял себя за то, что не предусмотрел, а ведь можно было, можно, можно догадаться, можно заподозрить, можно подстраховаться, можно было не оставлять профессора одного. Я бежал, узорчатые стены коридора летели мимо, а навстречу хлестал плотный поток крика, я тонул в нем, вяз, захлебывался, и дверь, перекошенная, качающаяся, не приближалась, словно во сне.

Я разжал кулаки. Пальцы были белыми, под ногтями — синева.

— Ты сам будешь рапортовать Совету? — спросил он.

Он вылетел сразу, как только мой рапорт о самоубийстве начальника биоцентра достиг Земли. Совет послал его на контроль. Проверять меня.

В Совете еще не знают всего. Не знают ничего.

— Если ты санкционируешь, — ответил я. — Формально я неправомочен с момента твоего прилета.

— А, перестань…

Тусклый и бесформенный горбик проваливающегося солнца угасал, и краски стали меняться. Золото и огонь пропали с вод, лишь кое-где на волнах промелькивали неяркие опаловые блики. Пустынное небо кренилось над нами.

— Не представляю, как они объявят об этом во всеуслышание, — пробормотал он. — Тридцать лет… И люди. Здесь же люди гибли!

Его старший сын погиб здесь, на этой Стройке. Я узнал об этом только позавчера. Случайно он обмолвился и перепугался сам.

На Стройке погибло больше ста человек. Такие авралы никогда не проходят без жертв. Мы очень торопились… И мы успели.

— Что будет?.. — болезненно проговорил он. — Что будет? Для чего жить теперь?.. Каждый спросит так. Я не представляю… Кто теперь поверит Совету? Когда смогут верить науке, даже друг другу? Чем теперь дышать мы будем, все?..

Я пожал плечами

— Может быть, существуют еще какие-то неучтенные факторы, которые опять повысят вероятность биолизации? — спросил он. — Может, мы все еще не знаем всего?

— Может быть.

— Знаешь, Совет планирует долгосрочную экспедицию в Магеллановы Облака. Об этом еще не болтают, но понемногу готовятся. Теперь, после… этого… подготовка пойдет быстрее, активнее, ведь правда? Может быть, удастся что-то найти там? В конце концов, Галактика так мала…

— Может быть.

Он молчал. Спиной я чувствовал его внимательный, испытующий взгляд.

— Ты… ты слетал бы туда… на ее станцию, чтобы…

— Прежде чем выбирать цель для экспедиций, следовало бы проанализировать, какие именно типы галактик обеспечивают по споим свойствам наибольшее количество биогенных выбросов, — перебил я его. — Туда нужно ориентировать поиски, понимаешь?

— Я понимаю, — медленно проговорил он. — Я понимаю значительно больше, чем тебе хочется, старый ты хрыч.

Он прав. Мне за пятьдесят, треть жизни позади. И… И даже не в этом дело.

Я с силой провел ладонями по щекам.

— Мы же ничего не сломали, — услышал я его голос. Я повернулся снова к нему и увидел, как он, растопырив пальцы, поднес свои тяжелые, смуглые руки к лицу и уставился на них. — Ничего. Не поставь мы щит, разве наверняка зародилась бы жизнь? Нет. Существовала достаточно высокая степень вероятности, и только. Ведь ничего не известно наверняка, почему же так больно? А? — Он поднял лицо и, словно ребенок, заглянул мне в глаза. — Почему же так пусто и больно? Ведь ничего же, собственно, не изменилось, ведь даже в самом лучшем случае наш успех увидели бы лишь через полмиллиона лет… Я не понимаю… я этого не понимаю…

Болезненно, тяжело было смотреть на него. Когда человек в таком состоянии, надо немедленно помочь — а как? Как помочь? Как мучительно бессилие.

— Скажи, почему ты догадался? Ведь ты оперировал их данными.

— Помогло то, что одна из предыдущих инспекций была связана с гидрокибернетикой, — ответил я. — Аналогичный случай, там был переизбыток мутагенных факторов, а здесь…

Дальше можно было не говорить.

Мутагенная подкормка… У биохимиков в голове не укладывалось, что даже при самых благоприятных условиях никакая Солнечная система не способна породить жизнь сама по себе. Мифы древних оказались вернее — планета была женою Неба, не Солнца даже, а именно Неба, всего космоса. Интуиция сработала там, где спасовали две с лишним тысячи лет развития науки.

Небо стало глубоким, иссиня-голубым, оно быстро наливалось тьмой, и лишь над океаном дотлевало оранжево-желтое трепетное зарево. Океан… Миллионы веков он ждал. Перемешивал, обогащал, фильтровал, расцвечивал свои воды, готовясь к звездному мигу оплодотворения…

В пронзительной синеве над нами заискрились первые звезды. Мертвые звезды.