Лариса Петровичева - Следы на воде

— К сожалению, он не может того, что можешь ты.

Я кивнул.

— Он не визионер.

— Вот именно, — согласился Джибрил. — Отец Серапион ни морально, ни физически не сумел бы вынести того, что имеешь способность увидеть ты.

Я молчал. Весь мой мир в эту минуту застыл на краю бездонной ямы, и мне было совершенно ясно, что вот-вот произойдет падение, и уже нет никакой возможности от него удержаться. Еще немного…

— Нравится тебе мой снегирь? — неожиданно сменил тему Джибрил и гордо выпятил грудь, демонстрируя потертый кругляш значка, действительно со снегирем.

— Ничего себе, — кивнул я, решив уже ничему не удивляться.

— Ты живых снегирей видел?

— Видел, — ответил я, искренне не понимая, при чем тут снегири, и на время представив свою реальность порождением бреда кого-то вроде Кафки или Пелевина.

— Чудесно, — сказал Джибрил с такой интонацией, как будто речь шла о чем-то вроде бутерброда с икрой. — Расскажи.

Тогда я сел подробнее и, отчего-то понимая, что рассказ о красногрудой птице чем-то очень важен для существующего положения дел, заговорил:

— Мне было тогда лет двенадцать. Весна в том году была серая, сырая и неуютная, всю зиму я то грипповал, то сопли подхватывал. Больше всего, помнится, я хотел сходить на Масленицу в парк: обещали гулянья, карусели, блины, сражения рыцарей, а все угощения бесплатно.

Но в тот день никуда я не попал. Мой приемный отец потерял кошелек и от души вкатит мне ремня за воровство. Тогда я впервые заплакал, и не от боли — а ремень был солдатский, со здоровенной пряжкой, а от обиды. Ведь никакого кошелька я не брал! Но на меня в то время сыпались все шишки, и за дело, и не по делу. Кошелек, кстати, потом нашелся — он завалился за диван, но передо мной никто и не подумал извиниться. В общем, родители с братом ушли в парк, а я остался дома один. Сидел у окна, всхлипывал, смотрел на грязную унылую улочку с кривенькими частными домиками под низко нависшим небом, и все кругом было таким беспросветным и мрачным, что я окончательно отчаялся.

И вдруг откуда ни возьмись на ветку дерева под окном села чудесная птица. Небольшая, с яркой розовой грудкой… я никогда раньше не видел снегирей, но сразу догадался, что это он. И я застыл у окна, совершенно зачарованный и, кажется, даже перестал дышать. Снегирь сидел неподвижно минут десять, а потом вспорхнул и улетел. А я оставался у окна до темноты, все ждал, что он вернется. Но он не вернулся.

Я рассказывал и поражался тому, что говорил гладко, как по писанному и совсем не в своем разговорном стиле. А потом будто свет вспыхнул перед глазами, и я на мгновение застыл, окаменел, понимая…

— Постойте… — прошептал я, и язык мой едва ворочался. — Но ведь… я же вырос в детском доме! У меня никогда не было приемных родителей! Что же…

Джибрил качнул головой, словно не ожидал иного.

— Все абсолютно верно, — заметил он. — И ты сейчас рассказал как раз о той жизни, которую мог бы прожить немного в иной ситуации, — Джибрил вздохнул, как если бы на что-то решался и сказал: — Надень-ка вот это.

Брошенным его рукой предметом оказались темные очки с погнутой дужкой и полустертой наклейкой фирмы. Я послушно надел их, стараясь не думать, зачем это делаю.

А потом…

Теперь, вспоминая о случившемся, я понимаю, что тогда на миг потерял сознание и потому не увидел момента превращения. Когда же способность воспринимать и размышлять вернулась ко мне, то первым делом я увидел свет, белый и нестерпимо яркий. Очки действительно оказались нелишними — без них я наверняка бы лишился зрения. Но свет полыхал недолго: вскоре я различил высокую фигуру, бывшую его источником, и подумал, что, может быть, ослепнуть стоило.

Шутовской наряд исчез бесследно. Джибрил теперь был укутан в невесомую искрящуюся хламиду бледно-голубого цвета, украшенную серебряным шитьем. Его рыжие волосы стояли дыбом, словно их раздумывал незримый ветер, и образовывали вокруг головы огненный нимб, за спиной трепетали гигантские крылья, и в перьях то и дело вспыхивали маленькие молнии. Но более всего меня поразили глаза Джибрила — зеленоватые и прозрачные, без зрачка и радужки, слепые и страшные, взиравшие на меня в упор.

«Ибо за его спиною Господь и великие ангелы…». В сознании мелькнула мысль, что я сошел с ума, сразу и окончательно. Вот и вышел тир из-за кустов во всей вскоре красе — жаль, что я не имею ни моральных, ни умственных сил это оценить.

Когда Джибрил простер руку и коснулся моего лба, я подумал, что тут-то мне и придет конец. Однако пальцы оказались вовсе не огненными, а приятно прохладными, и страх исчез — я ощутил физически, как ужас стекает с меня тусклыми, мутно-серыми каплями, уступая место какому-то спокойному безразличию, очень похожему на отупение.

— Не бойся, — донесся голос откуда-то издалека. — Я не причиню тебе вреда.

— Какая резкая смена имиджа, — прошептал кто-то моими губами; видимо, не поддававшаяся шоку часть сознания решила проявить напоследок юмор и браваду. Вдалеке усмехнулись — будто зазвенели незримыми колокольчиками.

— А ты молодец. Стойкий парень. Когда я досчитаю до пяти, ты снимешь очки. Один… Два… Три… Четыре… Пять… Все, снимай.

Я подчинился. Сияние угасло; Джибрил расположился на диване в своем привычном облике, сменив пестрое тряпье на уже знакомый мне светлый костюм.

Ангел? Этот тут гороховый — ангел? И тот маньяк с катаной и букетиком тоже?

Мне стало страшно за тех людей, что в них верили. Добрые, всемилостивые, всеблагие — и способные запросто снести голову невинному человеку. Я ощутил, как уходит наведенное спокойствие, и во мне вскипает гнев, гулко бухая кровью в висках, и обрадовался, что отказался от веры.

— Мне следует…, - в горле стоял омерзительный сухой ком, пришлось сглотнуть, — встать на колени?

— Ну что ты, — отмахнулся ангел, — это совершенно лишнее. Подобные мне не нуждаются в почестях, которые оказывают люди.

— Я визионер и поэтому могу видеть тебя в твоем настоящем облике. Другие не могут? — уточнил я.

Джибрил утвердительно качнул головой.

— Именно так. Таких, как ты, очень мало… Покойная Ульяна, к примеру, была очень, очень одарена. Она имела возможность видеть суть вещей, — Джибрил усмехнулся. — Конечно, мой друг поторопился махать катаной…

Его друг поторопился… Когда я вспомнил мертвое счастливое лицо Ульяны, меня замутило. Вот как, получается, они поступают с одаренными. Вот что ждет в итоге и меня.

— Она сказала правду? — как можно более безразлично осведомился я. — Я видел Господа и Его Славу?

Джибрил усмехнулся, устало и грустно, и почему-то во мне кровь остыла от этой совсем не страшной, в общем-то, усмешки.

— Видел, — кивнул он. — Того, кого вы, люди, называете Господом, сейчас видят многие. Вернее сказать, ту. Сейчас человеческий мир стоит на пороге Второго пришествия, — Джибрил поморщился, потер переносицу, — которое может и не состояться.