Андрей Фролов - Пасынки безмолвия

«Отпечаток, – почти сразу отчиталась следопыт на общей волне. – Четкость высокая. Вещь не принадлежала победителю, но он часто пользовался ею. Начинаю установку следа».

Сутулый самец, по-прежнему не поднимая глаз, еще раз ткнул пальцем в западном направлении. Спешно вернулся к лотку с тканями. Исходящие от него волны забитой услужливости и волевой скованности Селиванов чувствовал даже сквозь экранирующую материю комбинезона.

Но юркнуть за прилавок осведомителю не позволила все та же Клеоника.

Прыжком оказалась в шаге. Сдернула армированную перчатку и быстрым движением прижала ладонь ко лбу скуднодухого. Жест смелый, достойный только небрезгливых, но за это следопытам и платили…

«Победитель обокрал хозяина, – протранслировала девушка Селиванову и другим членам жюри, без труда считав неказистые мнемоэмоции торговца брезентом. – Четверть часа назад. Взял чужие вещи и скрылся в направлении Куполов. След взят, можем продолжать движение».

Корпатрициант улыбнулся, сделав остальным короткий знак на языке военных.

Перехватив оружие, они зашагали по проходу между контейнерами, ускоряясь и занимая боевую формацию. От Дионисия тут же разошелся веер алого удовлетворения, помноженного на багровый азарт и лазурную боязнь неудачи. Леонидас улыбался, о чем сообщал его цветовой фон; Клеоника погрузилась в мрачную уязвимую сосредоточенность.

Сотрудники сил Самообороны Циферблата, разряженные в черно-желтые куртки и такие же бронежилеты, отворачивались, делая вид, что совершенно не замечают охотников. В их обязанности входило обеспечение безопасности мирных гражданских нелюдей, способных угодить под пулю, но ни один из патрульных не спешил вмешаться в начавшуюся погоню даже словом.

Артемидий и его люди бежали все быстрее. И все больше попадалось на их пути тех, кто, потратив миг на подобострастное осознание, покорно вытягивал руку. Вытягивал, в очередной раз подтверждая направление, по которому следопыт вела группу.

План стал трещать по швам через каких-то пятнадцать минут.

Ничтожных пятнадцать минут, в течение которых Сорока почти поверил, что его замысел удался. А ведь он почти все предусмотрел, и если бы лишь чуточку раньше сорвался с места… Впрочем, если бы у бабушки был зеленый хвост, она была бы крокодилом…

На его след сели, едва парнишка успел покинуть рыночный квартал.

Нет, он не сразу заметил своих преследователей, безжалостных прямоходящих хищников. Но по гулу голосов, завертевшемуся над контейнерами, словно взметнувший листву осенний ветер, мгновенно догадался, что за ним идут.

И тут же понеслось совсем рядом, едва ли не обгоняя: шепотки, вытянутые руки, приоткрытые рты. И новые шепотки. Люди на тротуарах, на балконах и в закусочных под открытым небом… все они смотрели, запоминали, становились причастными.

Кто-то хлопал в ладоши, узнав обладателя «морковки» и желая поддержать. Незнакомая девушка в окне второго этажа задрала майку, качнув обнаженной грудью, подбадривая его криками и задорным свистом. Стайка мальчишек устремилась следом, бросаясь мелкими камнями, но без особенного энтузиазма, вскоре отстав.

Многие прохожие качали головами. По большей части облегченно, и по этим жестам и беззвучно шевелящимся в молитвах губам Сорока узнавал таких же, как он сам, участников Лотереи. Хотя нет, не таких же… Эти счастливчики, возможно, никогда не выиграют: ни один билет, ни другой. А он «выиграл». И теперь бежит, сопровождаемый сотнями взглядов.

Он никогда не мог похвастать, что обладает богатой фантазией или умением видеть вещи с разных сторон. Но сейчас – столь же неожиданно, как услышал в голове голос потерянного отца, – вдруг представил себя, словно бы с бесшумного летательного зонда. Сверху и чуть сбоку, четко-четко, в малейших мелочах и деталях, как в старом кино высокого разрешения. Не хватало только тревожной, нагнетающей напряжение музыки и, может быть, закадровых комментариев…

Его несло по городу, словно бумажный кораблик полноводным весенним ручьем, заставляя протыкать Двухчасовой Сектор от границы к границе. За спиной шумел народ, как если бы он двигался сквозь спящую птичью стаю, испуганно пробуждавшуюся по мере его продвижения. Для того чтобы понять, что охотники уже миновали рынок и движутся по тесному лабиринту Циферблата, не нужно было ни оборачиваться, ни обладать мощным радаром.

В боку начало колоть.

Люди, как сочувствующие беглецу с обочин и из окон, так и запоминающие его маршрут для выдачи молчунам, постепенно превращались в размытые силуэты. Безликие силуэты статистов, принявших участие в последнем бенефисе Павла Сорокина. Рюкзак за спиной начинал наливаться угрюмой каменной тяжестью, и все чаще на краю сознания проскальзывало раздражение, что он набрал слишком много лишнего. Не то чтобы перед Сливоносым неудобно, но это же откровенный балласт!

В переулке справа закричали.

Раскололось что-то массивное и стеклянное, следом прогремел приглушенный взрыв. С грохотом и характерным шелестом шифера провалилась крыша приземистой шестиэтажной халупы, в которой не рисковали зависать даже отмороженные наркоманы.

Затравленно обернувшись, Сорока прибавил ходу, с быстрого шага переходя на легкий бег.

Они совсем рядом! И бегут по крышам!

Конечно, он предполагал, каким современным оборудованием и снаряжением могут обладать застекольщики. Однажды, совсем маленьким, он даже наблюдал одну из церемоний «награждения», когда стая первоклассно экипированных нелюдей пришла в Семичасовой Сектор, где жила семья Сорокиных. В костюмах, которые и не всякой пулей-то взять. Со специальными прыжковыми усилителями, позволявшими с легкостью брать высоту до десяти метров. С радарами и сканерами, подручными механизмами слежения и воздушной разведки. С оружием, способным парализовать человека, отняв один из самых драгоценных даров – умение говорить. Умение кричать, звать на помощь, умолять или слать проклятья на головы убийц…