Дмитрий Гаврилов - Эликсир памяти, или Последние из Арконы

Мальчик бухнулся в жесткое кресло, ручонкой накрыв соседнее, ясно показывая, что место занято. Женщина, сопротивляясь инерции и балансируя с ловкостью акробатки, осталась у железной кассы, прикрепленной к стене салона, бросила монеты. Затем она отмотала билет и опустилась на сидение рядом с ребенком. Боясь вспугнуть захлестнувшее меня Время, я отвел от них глаза и стал разглядывать звенящие и подпрыгивающие в ящике кассы из-за постоянной тряски пятаки…

Полная Луна в гордом одиночестве вылезла на темное ночное небо.

— Юна! Юна! Ты меня сы-ышишь? — спросил мальчик.

Луна не ответила.

У входа в подвал клетчатой пятиэтажной хрущевки сверкнули зеленые огоньки, потом еще. Чернушка вывела пушистых детей на охоту.

За школой опятами выстроились башни новостроек.

— Не бойся, она не кусается! Она у меня добрая, — успокоила соседка. — Багира! Багира! Сидеть!

Немецкая овчарка послушно устроилась у ног хозяйки.

— Вы не знаете, что сейчас в Эльбрусе показывают? — спросила женщина.

— Кажется, «Триста спартанцев»!

— У, здоаво! — воскликнул мальчик…. Но мне киски все хавно больше нхавятся. Они — хищники.

— Прямо, беда. Не может никак научиться «р» выговаривать, — пожаловалась тетя.

— А вы ему стакан с водой дайте. Это специальное упражнение.

Когда глотает — «р» и получается, — посоветовала соседка…

— Гражданин! Гражданин! Вам плохо? Вам валидол нужен? — дежурная по станции кричала в самое ухо, и это ужасно раздражало.

— Иду, уже иду. Все пройдет. Сейчас все пройдет.

Я не помнил, как добрался домой. Протерев слипшиеся веки, вдруг обнаружил, что уже семь часов. За окном едва слышно звенели трамваи и брехали псы. Собачники добросовестно выгуливали питомцев на детской площадке.

— Давненько с тобой, Рогволд, такого не приключалось. И вроде бы портвейн с водкой не мешал? Что мы пили, собственно? Джин, разведенный тоником?

Первый и последний раз я напился до рвоты в армии. И то не сам.

«Деды» угощали самогоном, щедро угощали, чтоб был повязан с ними одной веревочкой, чтоб не «настучал». Странные, однако, ребята попались. Думают, раз москвич — так сволочь обязательно. Очень нас, москвичей, понимаете, не любят.

На скорую руку позавтракав, я сел разбирать почту, накопившуюся за неделю. Операция абсолютно необходимая, потому что к воскресенью на диске валялся мусор с половины существующих в мире BBS. По обыкновению я начал причесывать диск программами поиска старых и новых вирусов…

— Так и есть! Какой-то умник меня заразил!

Крепко выругавшись, я хотел было совершить акцию возмездия, тем более, что вирус мне посадили нарочно. Какой-то левый незнакомый пойнтер виртуозно обошел все мои защиты против несанкционированного обращения. Я удивился, ибо обычные взломщики оставляли за собой массу испорченных файлов, но не могли проникнуть далее второго уровня сложности.

Когда же я снова глянул на экран, в висках бешено застучало — белым по черному красивым готическим шрифтом там высвечивался следующий текст:

«…И тогда Олаф Трюгвессон собрал к себе на роскошный пир лучших волхвов королевства, обещая почтить их старость. И пир действительно состоялся. Он был несказанно обилен яствами и питиями.

Однако, в самый разгар трапезы король вдруг приказал запереть все выходы из терема и сожег его, да так, что жрецы, явившиеся на зов Олафа, сгорели живьем. Ускользнул только лишь Эйвинд Келльд, который был сыном самого Гарольда Прекрасноволосого. Не знаю, сколь силен оказался этот малый в колдовстве, но он предугадал западню и вырвался из нее через отверстие дымохода.

Той же весной дракар Эйвинда подобрался к острову Кормт, где Олаф справлял Пасху. С мстителем были лютые берсерки, которые невидимыми в тумане высадились на берег. К сожалению, среди команды нашелся предатель, он опоил вчерашних товарищей, так что в самый разгар боя часть из них ослепла. Королевская стража схватила тогда многих. По приказу Олафа пленников оставили связанными у подножия прибрежных скал. Начавшийся прилив убил их всех до одного. Такая смерть страшна вдвойне, ибо лишала берсерков покоя Вальгаллы. Скалою Воплей прозвали это проклятое место.

Эйвинда же пытали отдельно, с тем, чтобы отрекся он старой веры и признал бы Христа. Олаф разложил героя на земле, привязав его к кольям за руки и ноги, а на живот поставил жаровню с раскаленными углями. Поскольку Эйвинд отказался уверовать в милосердие Христаего пережгло пополам….

P. S. Если эта информация заинтересовала Вас, а также, если Вам дороги собственная жизнь и рассудок — не притрагивайтесь, пожалуйста, к Эликсиру до нашей встречи. Буду ровно в двенадцать.

Не успел я прочитать, как вдруг буквы на экране стали медленно тускнеть и растворяться, и вот уже не осталось и следа от таинственного послания. Только время встречи и…

— Инегельд! Инегельд?

Это звучное и, вероятно, единственное в своем роде имя мне было совершено не знакомо. Но, впрочем, из письма тоже кое-что можно выжать. Так, а где эликсир? Фляга обнаружилась в сумке, лежащей на боку, но по счастью я крепко завинтил крышку и ни одна капля драгоценной влаги не пропала даром.

— Так, значит, это все из-за тебя?

Я отлил десять миллилитров этой вязкой жидкости в мерный стакан и еще раз понюхал. Нет. Эликсир не имел исключительно никакого запаха, да и цвета у него никакого особенного не было. А был он абсолютно прозрачен, как слеза ребенка, и по вчерашним воспоминаниям — приторно сладок, подобно нектару олимпийцев.

— А что, собственно, случится, если я еще немножко попробую?

Наверно, даже медвежонок Пух не хотел так страстно меда, как в этот миг я желал вновь ощутить на губах магический вкус запретного напитка…

Затворив фиолетовый шкафчик раздевалки, на котором красовалась «переводная картинка» из двух синих слив, мама провела меня в полутемную большую комнату детского сада. В руке я держал маленькую черную деревянную кошку с красной пастью. Из гигантских синих кубиков здесь была сложена крепость. Среди столь же больших желтых колонн неприступной цитадели маршировали блестящие золотом солдатики. Но всадники мне нравились почему-то больше. Вот этот, красный. Он замахнулся копьем и готов поразить всякого врага своей славной Родины. И были красные флажки, и были долгожданные майские праздники.

Музыкальный час. Ряды длинных скамеек. Я узнаю себя среди ребятишек. Здесь же Стас, Павел и Вадим.

Девчонки. Им не нравятся военные песни. Презрительно надуваю щеки.

Вера, у нее всегда был абсолютный слух, тщательно выводит: