Михаил Рашевский - Ускоряющийся

— Что? — переспросил он.

— Веруешь ли ты в Господа, отрок?

Неожиданный вопрос, но Дима не классифицировал его как неуместный или идиотский. Возможно, в другое время и при других обстоятельствах он и задумался бы, а почему вообще его об этом спрашивают? В чём сенс? Где тут подвох? Его просто спросили — он просто и ответит.

— Верую, — и он не врал. В его семье преобладали агностики и атеисты. Разве что сестра на Пасху ходила с компанией в храм — и святила там куличи и колбасу. Ловила капли «святой воды», снимая с себя грехи за год и напитываясь индульгенцией на год следующий. Вряд ли, конечно, это можно назвать настоящей Верой… А вот он верил. Верил в Высшую Силу, которая устроила весь этот мир. И неважно, как его называли там или здесь: Яхве, Иисус, Аллах или Вишну, или как-то ещё. Неважно. Важно то, что наука до сих пор пасует перед объяснением фундаментальных законов бытия и никак не может объяснить: откуда всё появилось и как и почему всё это действует. Дима читал Стивена Хокинга, читал труды Ньютона, читал современных философов. И все они признают наличие этой Высшей Силы. Дима много об этом думал, и согласился. Да, она есть, эта сила. И пусть её называют Бог. Да, я для него — ничто, но как ни странно, всё равно важен, как важна любая составляющая всего этого гипер-сложного мира. Пусть винтик, но может из-за этого винтика многое зависит. Так что — и Дима повторил: — Да, верую.

Его конвоир долгим взглядом посмотрел своему подконвойному в глаза.

Смотрел, удивлялся, что Дима не отводит взгляд — и видел, что он не врёт. А потом он убрал руку и молча кивнул головой, мол, пошли дальше.

Дима так и не понял, что жизнь его сейчас буквально висела на волоске.

В следующий раз Дима очнулся от металлического скрежета. С удивлением оглянулся. Вот ведь! Так задумался, что не заметил, как сюда пришли.

Лифт. Но не пассажирский. По габаритам, скорее, грузовой, но с дополнениями и изменениями. Например, помимо обычных створок дверей здесь смонтировали ещё одну защиту или преграду (тут с чьей точки зрения посмотреть): секционную раздвижную сетку на электронном замке. Это она скрежетала, когда Асассин затворял её. Закрыл — загорелась цифровая панель управления. Раньше тут было полтора десятка этажных кнопок. Нынче их демонтировали, причём аккуратно. Не вырвали и оставили дыры с обрывками проводов; не выжгли, обрамив спёкшиеся пеньки горелой пластмассы чёрными подпалинами. Демонтировали, зашили вырезанной по мерке панелькой. Осталось, помимо кнопок управления, лишь две с цифрами «0» и «-1». «Их логово что, под землёй?» — успел подумать Дима, но тут пискнуло, щёлкнуло — и лифт, хоть и мягче привычного, но всё же толкнул днищем в пятки. Значит, всё же вверх.

В одном из углов вверху блымала красным миниатюрная камера. Глазок, казалось, смотрел Диме прямо в душу.

Вот тут к Суперпупсу и вернулось чувство страха. Но это была не боязнь будущего или ситуации, это был плотский, животный страх тела. Паника пудовым молотом ударила по черепушке: «Куда они меня притащили? В какой-то подвал, а может и частную тюрьму, как в «Олд Бое»? А может, они меня пытать будут? Я… я не выдержу! Я сдохну!!! Не хочу!!!»

А вот не стоит его осуждать за малодушие. Пыток, ожидаемой боли боятся все! Кроме мазохистов, само собой. Страх перед болью, долгое нагнетание этого страха, да ещё и если знаешь, где именно ожидать эту боль — всё это многократно усиливает сам эффект. Дима ещё застал то время, когда не было современных бор-машин, а зубы у него были преотвратные. Часто приходилось ставить пломбы. Сверлили зубы тогда без какой бы то ни было анестезии, без этих волшебных укольчиков. Бур в зажиме вращался через систему блоков и ремней. Ремни на машине по причине старости последней растянулись, и потому скорость вращения этих ужасных толстых и тупых свёрл была невелика. Порой они вообще увязали в зубе, застревая прямо на обнажённом нерве. Сами пломбы — цементные — держались скверно и часто выпадали. Каждый такой поход к стоматологу был неимоверной пыткой. Ожидание боли усиливали саму боль многократно. Казалось, вот именно тот самый больной зуб превращался в сплошной нерв, и любое прикосновение к нему било током. Вот она — пытка. В том кабинете не было тех, кто сдержал бы крик страдания.

И вот сейчас перед глазами Димы стало то самое кресло с мерзко жужжащим буром. Ожидание пытки. Ожидание боли. Да вот ставки сейчас повыше! Сейчас он не маленький мальчик, и его будут не полчаса мучить. А через полчаса не отправят, счастливо смеющегося от того, что пытке конец, домой.

Почему-то вовсе не рассматривалось других вариантов. Может, с ним действительно просто хотят поговорить? Может, пригласят войти в клуб ускоренных? Может, поделятся интересными связями, возможностями? Просто забухают с ними до чёртиков хотят?! Нет, блин, накрутил себя до нервных колик.

Бежать? Бежать!

Мысль лихорадочно подстегнула к действиям, Дима тут же прикрыл глаза, чтобы только вырвать из подсознания нужный цвет, а дальше — ускорение, и он имеет преимущество, так как всё происходит внезапно, и как только откроются двери, то он… Не успел додумать — в живот ударило рельсом («откуда тут рельс»???), а в ухо рыкнуло: «Не шали!» Дима вымученно откашлялся, с ненавистью между приступами глядя на ничего не выражающую рожу Асассина. Как он увидел, как догадался? Да ещё и успел за микросекунду до ускорения впечатать свой кулачище в живот, вот же урод!

Тут кабина почти неощутимо качнулась, тормозя. Кровь привычно ухнула вниз-вверх. Свет мигнул. Асассин не торопясь отворил решётку, совершенно беспечно повернувшись к Диме спиной. Впрочем, чего ему волноваться: овчарка надёжно прикрывала его тыл, безотрывно следя за каждым движением Суперпупса. Двери раздвинулись, Асассин с явным облегчением выскользнул наружу. В самом деле, с его габаритами даже такой большой лифт кажется неуютным. Собака зарычала, подстёгивая «подконвойного». Пришлось поторопиться. Псина Диму пугала не меньше её хозяина. Два сапога пара. Лютые звери. Разорвут — не заметят.

В предбаннике было две двери. Одна явно вела на пожарный выход. Мощный засов, цифровой замок, глазок на сейфовой двери. Вторая угадывалась лишь контуром. Правда, отворилась не она (обманка!), а что-то вовсе незаметное. Съехало неслышно в сторону, слегка ударив по ушам воздушным потоком. Асассин приглашающим жестом указал на образовавшийся проём, мол, только после вас. Дима на ватных ногах шагнул внутрь.

Он сейчас очень странно ощущал себя. Страх, да, страх плоти, но и — обречённость. Словно влепили тебе двойку по поведению, сообщили об этом родителям по телефону — и ты идёшь домой, зная, что дома ждёт не просто нагоняй — а трёпка. И может не купят теперь так желаемый велосипед. И откажутся от путёвки в пионерский лагерь. И будешь ты как дурак сидеть дома всё лето, когда все твои друзья разъедутся на каникулы кто куда. А всё из-за того, что наступил классухе на её любимый туфель, и вовремя не извинился. И не сбежишь по дороге, и не задержишься до вечера во дворе. Домой! Получать тумаков! Жалко себя — нет слов, злой на всех — хоть плачь, а плакать-то и нельзя: мужик-с!