Михаил Белозеров - Улыбка льва

— Еще немного, и дело выгорит, — утешает Тертий, как человек, который ради славы готов влезть в любую шкуру. — Мы создадим неповторимый шедевр…

Вся его писанина сплошное салиромание.

— Ах, мои бедные ноги! Я каждую ночь пробегаю больше, чем вы все за целую жизнь.

— Не устроить ли нам сегодня ночь стихов? С выпивкой и женской борьбой?

— Нет сил, я не верю. Однажды ты уже не веришь. Тебе все равно, словно ты мягкая, безвольная подушка. Тебя положат, и ты лежишь…

— Предположим, я скажу тебе одну вещь, как ты ее воспримешь?

— Вдруг я тебя послушаюсь…

— Анга — дура… — сообщает Тертий.

-..?!

— Вы его пожалейте, он несчастный человек, — просит Анга.

— … только об этом не подозревает, — замечает Леонт.

— … как же он обходится? — спрашивает Хариса.

— Содомические наклонности… Лучше в ладошку, — соглашается Тертий.

Хариса вопросительно молчит.

Мариам поясняет:

— Нет, он не "кока" — за совращение несовершеннолетней…

— … через простыню, — кается Тертий.

— … и фроттаж… — добавляет Мариам.

— … и початок кукурузы…

Вялая челюсть от удовольствия описывает дугу — воспоминания свежи — еще бы: трое детей, жена и хитрая любовница — жизнь не блещет разнообразием.

— А я учусь манипулировать Леонтом, — признается Хариса.

— И что же? — хором спрашивают Мариам и Тертий.

— Иногда я его оставляю в дураках…

Он выключается, как приемник, как старый, изношенный граммофон.

В глубине деревьев, за спиной жены, кто-то делает ему знаки. Он приглядывается и узнает Тамилу.

Чтобы подойти к ней, ему приходится пересекать площадку перед домом, полную всех этих самых… эгрегор…

Данаки удивленно провожает его взглядом. Даже Платон отрывается от Саломеи — невольный предатель.

— Он еще здесь? — спрашивает у высокой женщины с маленькой головой.

— Леонт! — восклицает Саломея.

Она порывается бежать следом — огорченный козленок.

— Я собираюсь за него замуж… — радостно сообщает женщина.

Вместо Тамилы Леонт видит Мариам.

— Анастасия весь вечер ищет тебя, — говорит она. — Что ты там ей наобе..?

— Наверное, мороженого, — шутит Леонт.

— Тамила ей все рассказа…

Леонт подмигивает Платону. Он никак не может вспомнить, что ему надо сделать. Несомненно, что-то важное, от чего зависит, как кончится этот вечер.

— Послушай, — спрашивает Платон, когда Мариам замолкает, — у тебя неприятности?

"Мне надо у нее что-то узнать, — вдруг вспоминает Леонт, но что — не помню?"

Мариам внимательно изучает его лицо.

— Я должен… — говорит ей Леонт.

— Да, я знаю, — говорит Мариам. — Я знаю. У тебя есть дочь?

— Да, точно, — сбивается он. — Я ее еще не…

— … ищет тебя… бедная девочка… так счастлива…

Его затягивают против воли, сталкивают со ступеней…

Кто-то из двоих: Мариам или Тамила, забирает портфель с деньгами.

Там, в глубине, под плоскими камнями и "рубашками" гранат. Смотрят вверх, как звездочеты. Кинет кто-нибудь наживку. Актинии не в счет. Приятно болтаться на леске, хотя и не воспринимают полноценной рыбой. Быть съеденным ею же самой — по кускам, сантиметр за сантиметром, и при этом пытаться плыть, виляя обрубком. Не дождешься жалости рыболова.

Тотемное божество язычников — качающаяся скала. Не своротишь. Висит над петлей дороги под свинцовым небом. Раскопанная стоянка неандертальца. Не хуже, чем на Огненной Земле.

Отлив — жирных чаек. Помечают круглые валуны. В лужах маслянисто-рыжие стебли. Кому же запах йода? Разумеется, человеку. Вышагивает. Меряет. Набрал один. Подпрыгивая, выжимает. Виляющая дорога, блестящая вода — справа или слева, в зависимости от того, в какую сторону ехать (!), пучки жесткой травы. Под горою — целый поселок на окатанной гальке. Если бежать, прямого пути не бывает — болота и кочки. Вокруг, вокруг, по дуге. Сюда только за грибами. Кладбище с железными воротами и десятком могил — покойников нет с последней войны. Горы слежавшихся сапог в брошенном складе, армейские койки. Вечный свист ветра в провисших проводах и кустиках. Рубленное осколками оружие и пробитые каски. Когда-то в тех ячейках… Скалы, вода, мох… пурпурные ягоды под занавес лета. Снежник до следующей зимы, похожий на измельченное стекло. Тогда зачем войны? Вписываются — ничего не поделаешь. Общая картина. Принадлежит вечности. Опять не то. Слишком конечное и ясное понятие, а так не бывает. Качнемся в другую сторону. Писать карандашом или маслом — тоже варварство. Мысленные тыканья, доводящие до отчаяния. Стучание в стену. Говорение взахлеб. Блуждание по относительности. Чередование ясности и хаоса. Знакомо… каждый… Ничего нового… Элементы возрастного, профессионального нигилизма или наивности. Выберем "золотую середину" — стиль поведения, анализа, образчик человеческой глупости? Вот она — плоскостность чувств, восприятия. Ограниченность? Возможно. Раздвигание иррациональности? Перевод в осознаваемое, привычное в итоге? Вечные оковы — трущее железо. Кто скажет: "Да!" и уподобится объективному, хотя бы части Бога? Все — в начале, и никто — в конце. Ибо опыт ломает кости и выбивает из рядов. Дело времени. Готовы сложить головы, но никто не делает последнего шага, а может, предпоследнего или предпредпоследнего. А… Вот в чем ловушка — в неверии. Отсутствие убежденности, которой может и не быть, — обыденное явление, как тупичок. Теперь ищите следующий — бездонно, вечно.

Не нравится. А кому? Такова условность. Ничего не попишешь. Сиюминутные выгоды кажутся выигрышем. Укравший бумажник уже нищ.

Куда все?.. Проклятое время — готовит к медленному уходу. Штопает носки на подъеме ног — нет большего залога. Невозвратное ценнее с каждым днем. Зрелость — как камень, слишком цепкое сознание. Каждый философствующий мечтает о бессмертии. Удовольствие от свободного брожения, брюзжания. Типичная маска и слюна. Кончит в канаве шизофреником?!

Даже наедине — не одинок. Всегда кто-то второй-третий. Заставляет прислушиваться, вертеть головой. Невольно чего-то ждут — денег и удачи или вдохновения и полета? По утверждению Чорана [8] Эмиль Чоран — французский философ, род. В 1912 г. .

И та собака на обрыве, разве не бескорыстие Знака? Занимательна лишь интерпретация. Разберись в чужой судьбе! Борьба крайностей. Повод для ничегонеделания или ипохондрии. А может быть, — для новых теорий? Скалы такими и останутся, только чуть-чуть треснут от морозов и воды. Почему же такая тяга? Потому что — многомерность. Совершенная незавершенность. Чуть-чуть отступил — можешь спрятаться. Варьируешь только сознанием, никаких ног. За любой гранью тебя уже не видно. Падаешь вдоль гигантской кроватной плоскости. Переменил вектор — зеркальный гребень, как рассыпающийся пучок. Угадай! Всего-навсего удовлетворение любопытства. Картинки, картинки, точечные всплески в темноте — сплошное заигрывание. Интересно, наступает ли пресыщение, подобное земному?