Марина и Сергей Дяченко - Рубеж. Пентакль

Ясное дело чьи.

– Когда пан будет вновь стирать того кота, – вздохнул я, – то пусть пан его не выкручивает, а так на веревку вешает.

Он хохотал долго, хлопая себя по брюху и тряся щеками. Наконец махнул рукой:

– Ладно! Так и повешу. Да знаешь ли, пан Юдка, это не то, что ты подумал. Дело иначе было. Решил я поглядеть, из какого теста эта пани. Повел ее маеток показать – и на стайню завел. А там одну девку как раз плетью охаживали. Воровать вздумала, бесова дочь! Я велел ее на воздусях парить, под колокольчики – пока не сдохнет. И что ты думал? Эта пани Сале до самого конца простояла, глаз оторвать не могла. За руку меня взяла – и смотрела.

Он вновь покрутил исцарапанной рукой, расправил усы:

– Вот таких и люблю! Знатная пани! И чернокнижница зацная! Книгу «Рафли» читала, и «Задею», и «Сирин». Только, говорит, они у них иначе зовутся.

Вот даже как? Интересно, есть ли в том Сосуде книга «Зогар»?

– Что меня дивит, пан Юдка… Если они в наши края за ребенком собрались, отчего про обратный путь не подумали? Я тоже кое-что прикинул, «Рафли» полистал. Трудное дело за этот Рубеж пробраться! А они – как в омут.

Наши взгляды встретились. Трудно врать такому, как пан Мацапура!

Трудно – но можно. Этому гою незачем знать о визах, о том, что в каждом Сосуде имеются консулы. Сале молчит – и я молчать буду.

– Видать, очень им этот ребенок нужен, пан Станислав.

– Видать…

Он нахмурился, замолчал, а я вновь взглянул на портрет. Неужели этот, в испанском платье да с белым камнем в цепи, – его батюшка? Вот уж поистине: не в отца, а в проезжего молодца!

– А хорошо бы, пан Юдка, самим дорогу в иной мирок сыскать! Чтоб только мы об этом пути знали, а? Вот тогда и с дитем разберемся – кому он там нужен да зачем.

Мог бы не говорить! Я сразу понял, почему пан Мацапура принялся пани Сале обхаживать. У той, понятно, свой интерес, да только нашего пана не проведешь! Аукнется ей ее белое платье! В нем и зароют, едва дорожка через Рубеж откроется!

– Есть у меня думка, как толк наладить! А ведь у них там даже рушниц нет!.. Да, ты этого ребенка-то видел?

– Видел, пан Станислав, – удивился я. – Только не разглядывал. Дите себе – и дите!

Он вновь задумался. Выпустил клуб сизого дыма, качнул головой.

– Ан не совсем! То, что пальцы на руках не по счету – ладно. И не таких рожают! А вот сколько ему?

– То есть? Что пан имеет в виду? – удивился я. – Гринь Чумак говорил: дите две недели как родилось…

– Две недели! – Пан Станислав даже трубку отложил. – Да ты бы поглядел сейчас на него, на байстрюка этого! Ему полгода – не меньше! Скоро зубы резаться будут!

Полгода! Я вспомнил вопящий сверток на руках у пани Сале.

Полгода?

Был бы гоем – точно перекрестился.

Кто же ты такой, Пленник?

– А с братом его, пан Юдка, мы вот что сделаем. Утром человечишка прибежал из Гонтова Яра, поведал кой-чего. Тамошние лапотники совсем спятили. Хату, где тот хлопец жил, спалили, да мамку его из домовины выбросили…

– Как? – Мне показалось, что я ослышался. – Из домовины?

– Выбросили и колом проткнули, а после тоже сожгли – чтобы с чертями не путалась да из могилы не вставала. Что с хлопов взять? Дурни! Вот мы про это чумаку и расскажем. Сам же говорил: лихой из него сердюк выйдет! Будет при брате – да при мне!

Лихо пан Станислав задумал! Теперь чумак сам за шаблюку схватится.

– Вот так! Как за Рубеж пойдем, его и возьмем – вместо пса. Как думаешь, пропустят нас твои ангелы?

На этот раз я не удержался – вздрогнул. Пан Станислав усмехнулся, но усмешка почти сразу погасла.

– Их можно… подкупить – или напугать?

Подкупить? Пани Сале попыталась – на свою голову. А вот напугать…

– Рабби Шимон бар-Йохай когда-то прогнал Малаха-Разрушителя, – осторожно начал я. – Прогнал – и запретил возвращаться. Но я – не бар-Йохай. И вы, пан Станислав, тоже.

– А договориться? – живо подхватил он. – Ведь нужно же им чего?

Я закрыл глаза. Блаженны несведующие! Договориться – с кем? С чем? С громом, с молнией, с потопом?!

С Рубежными Малахами?!

На миг все словно сгинуло – и я вновь очутился в холодном мокром лесу у старой дороги на Умань. Заныли скрученные веревкой запястья, запершило горло от страшного, удушливого духа горящей заживо плоти. В глаза ударил ослепительный свет – ярче пламени, ярче солнца: белый, проникающий даже сквозь закрытые веки.

– …Твое желание услышано, Иегуда бен-Иосиф! Да будет так! И знай, что жалеть уже поздно!

Кровный соловый конь нетерпеливо переступал тонкими ногами, плохо понимая, чего ждет хозяйка. Горячие ноздри раздувались, копыта били в снег.

Ярина растерянно оглянулась. Вот еще одни сани, забитые добром, за санями бежит одуревший козленок, на руках у бабы – рыжая кошка.

Бегут!

С самого утра бегут – кто в Полтаву, кто в близкий Харьков. Пустеют Валки!

Девушка покосилась на Хведира. Тот сгорбился, вцепившись здоровой рукой в конскую гриву. Конь словно чуял – свесил голову, глядя вниз, на истоптанный снег.

За этот страшный день парень почернел; у рта залегла нежданная складка. Горе – и поплакать некогда.

Вот и еще сани, на них баба с двумя младенями. Муж тут же – сидит на пристяжной в распахнутом тулупе.

Бегут!

…Тело пана писаря привезли поздним утром – порубленное, с выжженными очами. Не ладно умер Лукьян Еноха! Остальных оставили в Хитцах – в полусожженной церкви. И некому было оплакать – в селе не осталось ни души. Кто не погиб, порубленный, пошматованный, застреленный, тот сгинул, уведенный неведомо куда.

Погинули Хитцы! И теперь страх пошел по округе. Некому отозваться, некому стеной стать…

– Может, и вправду уехать? – поневоле вырвалось у девушки. – Хведир, что делать?

Бурсак мотнул головой, щека дернулась.

– Пока батьку не поховаю – никуда не уеду. Да и куда бежать-то? Зима! В лесу – верная смерть, а в поле – нагонят.

Девушке стало стыдно. Бурсак в окулярах ее смелости учит! А ведь верно, учит!

Послышался дробный топот. Из-за угла вылетел Агмет на своем вороном, подскакал, махнул рукой.

– Сюда идут, ханум-хозяйка! Я им сказал, чтоб шибко сюда шли! К тебе, ханум Ярина!

Единственный глаз татарина горел злым огнем. Агмет тоже не боялся. Не боялся – и первым сообразил, что делать надлежит. Ярина улыбнулась – верно! Пусть идут, разберемся!

Толпа уже вываливала на майдан – мужики, бабы, молодые парни, даже детишки. Впереди грузно семенил валковский выборный – тучный старик, умевший, как хорошо помнила девушка, лишь кланяться и поддакивать. Оттого и выборным поставлен!

Люди заполнили майдан, окружили всадников. Кто-то протянул руку к узде солового скакуна, но Агмет свистнул камчой – и смельчак-невежа поспешил отшатнуться.