Сирил Джадд - Канонир Кейд

Кейд вздрогнул и вскочил с пола как ужаленный. Как он мог упустить из виду?! Они уже битый час сидят в отбитом у противника доме, а никто до сих пор не удосужился проверить подвал! Собственно говоря, об этом должен был позаботиться он сам, да вот из головы вылетело. Наверное, потому, что в подвале именно этого дома не было окон. Тяжело ступая по скрипящим под сапогами половицам, канонир спустился на первый этаж. Дальше хода не было, но тут он заметил темную щель между стеной и огромным пустым буфетом вишневого дерева. Он налег на буфет плечом и сдвинул на пару футов. Открылась уходящая вниз лестница. В подвале было темно, лишь на самом дне тускло мерцал огонек. Кейд прищурил глаза и с трудом разглядел у подножия лестницы древнего старика с изрытым морщинами лицом, подслеповато всматривающегося в открывшийся наверху проход.

— Поднимайся живо, простолюдин, — рявкнул Кейд. — Хочу взглянуть на тебя поближе.

— Не могу, господин, — жалобно запричитал обитатель подвала, оказавшийся, судя по голосу, не стариком, а старухой. — Мне так стыдно, господин! Моя дочь, эта ленивая, неблагодарная шлюха, заперла меня здесь вместе с моим дорогим братом, когда стало известно о приходе солдат. Эта тварь сказала, что не собирается с нами валандаться в дороге, а ее жирный стервец муженек только поддакивал и смеялся. А мои ноженьки почти не ходят, благородный господин, поэтому я никак не могу к вам подняться.

— Пусть тогда поднимется твой брат.

— Увы мне, доблестный сэр, мой брат тоже не сможет этого сделать. Когда моя шлюха-дочь и ее жирный стервец муженек уходили из города, они забрали почти все съестное. А мой дорогой брат страдает язвой, и ему каждый день необходимо есть свежую печенку. Но у нас не было печенки, и мой дорогой брат умер сегодня утром. А вы тоже солдат, господин?

— Я брат канонир Ордена Воинов, простолюдинка. Что ты там говорила насчет съестного? Или вы уже все прикончили? — При мысли о еде у Кейда громко забурчало в животе, и ответа старухи он ожидал с затаенным дыханием.

— Нет-нет, господин, я ем очень мало, а мой дорогой брат вообще ничего не ел, потому что обычная пища для него не годится. Если вы проголодались, брат канонир, здесь найдутся для вас консервы, сухари, печенье и другая еда, только уж вы спускайтесь сюда сами.

На всякий случай Кейд отодвинул комод до конца и стал осторожно спускаться по ступеням. Старуха освещала лестницу, подняв высоко над головой подсвечник с коптящей свечой. Сойдя вниз, Кейд остановился. Старуха молча повернулась и повела его куда-то в угол, по-прежнему аержа свечу в поднятой руке. Голодный канонир рассчитывал увидеть ам развешанные на крючьях копченые окорока или хотя бы накрытый стол, но вместо снеди узрел перед собой мертвое тело очень худого и очень высокого старика, прислоненное к сырой подвальной стене.

— Это меня не касается, простолюдинка, — попятился назад Кейд. — Где еда, о которой ты говорила? Давай ее скорей сюда, потому что мне нужно возвращаться наверх.

— Не надо так спешить, доблестный брат Ордена. Еда в том сундуке, но, чтобы достать ее, мне надо отомкнуть три замка. А руки у меня уже не те, да и глаза стали совсем плохие. Вы присядьте, господин, и позвольте мне налить вам стаканчик деревенского сидра. Так вы и взаправду настоящий солдат?

Он перестал обращать внимание на бабкину болтовню, а та молола языком без удержу, не останавливаясь даже тогда, когда наливала сидр из кувшина в большую глиняную кружку.

— А в кобуре у вас конечно же оружие, да, господин? А правда, что его достаточно направить на человека, и тот сразу же почернеет и обуглится, как головешка?

Кейд молча кивнул, с трудом сдерживая раздражение. Бабка явно выжила из ума, но она обещала его накормить, так что пускай болтает.

— А правда ли, господин, — с интересом продолжала допрашивать его старуха, — что почерневший и обуглившийся простолюдин ничем не отличается от почерневшего и обуглившегося брата Ордена?

Это уже переходило всякие границы. Не вставая с места, Кейд хлестнул ее по губам тыльной стороной ладони, страстно желая поскорее заполучить провизию и убраться из этого гнусного места. Словно почувствовав его настроение, бабка склонилась над сундуком и зазвенела ключами, продолжая при этом сердито шамкать разбитым ртом:

— Значит, правда? Конечно, правда! Правды никто не любит. Когда я зову дочь ленивой шлюхой, она угощает меня зуботычинами. Когда я зову ее муженька жирным боровом, он тоже дает волю кулакам. Вот как бывает…

«Гнев греховен. Гнев греховен». Кейд мысленно твердил про себя эту фразу, едва сдерживаясь, чтобы не запустить опустевшей кружкой в голову полоумной старухе или разбить ее вдребезги о цементный пол подвала. Вместо этого он привстал, поставил ее точно в центр потемневшего деревянного стола, хотел сесть обратно и вдруг почувствовал, что неудержимо валится на бок, словно подрубленный дуб.

Он сразу понял, что произошло, и проклял собственную беспечность. Его, канонира с многолетним стажем, обвела вокруг пальца и отравила какая-то выжившая из ума бабка-простолюдинка! Слабеющими пальцами Кейд потянулся к кобуре, но было уже поздно — его оружием успела завладеть старуха. «Какая нелепая смерть!» — мелькнуло в тускнеющем сознании. Одна надежда, что никто и никогда не узнает о его позорной гибели. Есть вещи, о которых лучше не поминать.

Хихикающая старуха, стоя над его распростертым телом, сделала рукой какой-то знак, показавшийся ему до странности знакомым и вместе с тем чуждым, словно некая злобная пародия на все, что было для него в жизни дорого и свято. А потом, подобрав юбки, начала носиться вверх и вниз по лестнице, хохоча как безумная, похожая на огромную летучую мышь.

— Обманула тебя, обманула! — торжествующе шипела она. — Всех, всех обманула! И мою распутную дочку, и ее разжиревшего жадюгу муженька! Это я, я сама не пожелала уходить с ними. — Старуха наконец остановилась, подхватила под мышки своего покойного братца и, кряхтя, потащила тело к подножию лестницы. Оружие Кейда она небрежно засунула за пояс верхней юбки. Перед тем как сознание окончательно покинуло канонира, ему показалось, что изрезанное морщинами лицо бабки приблизилось к нему, и окровавленные губы злорадно зашептали, причмокивая от удовольствия:

— Мы хотели солдатика, миленький? Хотели! Вот мы его и заполучили, солдатика!

«Греховен… греховен… Гнев греховен. И тщеславие тоже греховно, и суетные помыслы». Неужели за порогом смерти поджидают те же грехи, что и при жизни? Кейд громко застонал в беспросветной темноте и вздрогнул от омерзения: вместе с сознанием вернулась и память. Одурманенное ядом тело постепенно начинало оживать, но руки и ноги все еще казались налитыми свинцом.