Ольга Чигиринская - Шанс, в котором нет правил [черновик]

Лучи все ярче, светлые лезвия по одному проникают в комнату и там, где падают на пол, пластик дымится. Когда они доползут до кровати… Встать, сейчас же встать и бежать! Да нет. Чушь. Эней зажмурился и потер глаза, и когда раскрыл — никакого дыма, конечно, не было. Был танец пылинок в луче. Когда-то он мог им любоваться…

Есть два часа до того, как придет Давидюк. Эти два часа нужно потратить на подготовку к предстоящему дню. На мобилизацию воли для борьбы с паникой. На то, чтобы научиться противоречить видениям и эмоциям.

Связь. Нужно попросить связь. Постоянную. С Игорем. Им все равно придется засветить Игоря — Кошелев не поверит, что он крутил такую операцию один, без прикрытия. И потом, варк наверняка заметил, что в парке были еще люди. Связь. Надежную, такую, чтобы не раскололи за сутки. А если пойдут и слуховые галлюцинации? Нет. Вряд ли. Чтобы менять смысл, нужно читать мысли, а они этого не умеют.

Когда Давидюк вошел в палату, Эней знал уже, к чему нужно быть готовым. Это тоже один из персональных кошмаров — видеть живых мертвыми.

— Что с вами, Андрей?

Вопрос был без малейшего наигрыша — просто явно опущена середина: «случилось за этот промежуток времени».

— Сейчас, док, — Эней понимал, насколько плохо выглядит. И взгляд у него, наверное, дикий, — я проморгаюсь и это пройдет.

— Что пройдет? — доктор пододвинул табурет и сел.

— Галлюцинации.

— Какого рода?

— Мне показалось, что вы мертвы. Совсем… истлели уже. Это с самого утра. Что было ночью, я вообще не помню — меня посадили в милицейскую машину и привезли сюда. Когда я вам кликнул?

— В первый раз — около двух пополуночи.

— А во второй?

— Минут через сорок. И в третий с таким же интервалом. Потом у вас просто отобрали комм и дали снотворное.

Значит, комм все-таки уцелел…

— Извините, я этого не помню.

— Типично для вашего состояния. Дежурный врач сказала, что вы можете идти. Я привез вам новую одежду вместо… грязной.

— Спасибо, — Эней подождал, пока врач снимет манжет и сел на койке. Голова болела меньше, кружилась больше, но совсем обессилевшим он себя уже не чувствовал — искусственная кровь сделала свое дело.

— Я отвезу вас в нашу клинику. На некоторое время.

Поможет мне эта клиника как… Мысль о том, что ему вот сейчас придется выйти на улицу, внушала даже не ужас… Эней оперся ладонями о край кровати и сам не сразу заметил, что руки сами сошлись, сжались в кулаки — никогда, никуда…

— Андрей, — Давидюк протягивал темные очки. — Мне сказали… если совсем плохо — черт с ним. Важнее вытащить вас.

— До вечера, — Эней влез в брюки. — До вечера я продержусь.

Он должен был сказать именно это. Вне зависимости от того, слушают их или нет. Это было правдой в обоих смыслах. Но Давидюк знал ответ, знал ведь. И все равно спросил. Никому не было дела до того, что творилось с ним.

Эней встал, застегнул брюки, стряхнул с рубашки пепел перед тем как надеть… Стоп, машина. Откуда тут пепел…

— Андрей, все действительно плохо. Я думаю — не воспользоваться ли привилегией врача да не махнуть ли на ваше согласие верхней конечностью…

— Вы не можете воспользоваться привилегией врача, — Эней наконец-то взял очки. — И баста. Идем.

— Читайте стихи, — сказал Давидюк, когда они вышли в коридор.

— Что?

— Читайте стихи. Или пойте. Или давайте играть в города. Вам нужно как-то отвлечь на сторону ресурсы мозга. Сейчас они в основном заняты тем, что обманывают вас. Дайте им другую задачу.

— Хорошо, спасибо, — Эней на секунду остановился перед дверью, за которой бушевало пламя. Колени подкосились. Вперед. Вперед, скелет. Это просто «оптический обман здрения».

Давидюк посмотрел на него, открыл дверь и вышел в коридор. Ну да, ему не страшно. Правильно. И мне не страшно. Эней шагнул вслед за ним. Упал на колени.

Коридор был залит расплавленным солнцем, на стенах шипела и пузырилась краска, пепельные ошметки занавесей гонял туда-сюда раскаленный ветер, а на людях, идущих навстречу, дымилась и трескалась кожа — и самое ужасное, они этого не замечали.

Эней зажмурился — от запаха сгоревшей плоти и волос замутило.

«Этого нет. Главное — помнить, что этого нет. Это я сам».

— Нельзя рояль с собою завернуть… а скрипку вредно в сырости держать. Нельзя орган по Нилу протянуть, чтоб у болот экватора играть… — Энею казалось, что он кричит, но встречные не обращали внимания — и Давидюк протягивал руку, будто так и надо. А может, так действительно было надо. Эней принял его руку и поднялся.

Они спустились со второго этажа и сели в машину. Доктор был прав — стало легче. В фокусе зрения мир сделался нормальным. Только по краям ткань реальности расползалась. Да еще Ростбиф вскочил на заднее сиденье. Теперь Эней видел его без пластикового покрытия сверху. Ростбифу не хватало руки, и что там с ногами — Эней не успел разглядеть, но знал: ничего хорошего. Что лица не было — это уже так, мелочи.

— Здорово, — сказал доктор, когда Эней закончил. Они уже ехали по Богатырскому.

— Это кто?

— Это его отец, на стихи Киплинга, — сказал Ростбиф; но Давидюк, конечно не услышал.

Эней повторил, сначала так и сказал «его», потом поправился. Давидюк кивнул.

— А там еще куплеты есть?

— Есть.

Он слышал, как сзади Ростбиф подпел неизвестно чем — какие уж тут связки:

Без радости, без привычного подъема — но, видать, заработала обратная связь. Как же называлась эта штука, которую пели древние греки, идя в бой? Пхиал? Нет, Пхиал — это опять же у Киплинга.

Огромная рыжая собака вылетела откуда-то из-за угла и понеслась гигантскими скачками рядом с машиной. Зубы щелкнули два раза в опасной близости от переднего колеса. Эней знал уже что делать: он резко повернул голову и сосредоточил взгляд. Собака превратилась в микроавтобус «ГАЗ-Кампус». Эней улыбнулся Давидюку.

— Пеан, — сказал он вслух. — Пеан.

И запустил «Пропавший легион» во всю глотку. Или ему казалось, что во всю.

Давидюк, дождавшись конца номера, сказал:

— Берегите силы, Андрей. Вы ведь собираетесь продержаться до вечера.

— Доки сонце зійде, роса очі виїсть, — пробормотал Эней.

— Так… значит включаем в список ингалятор… Впрочем, если вы на этом деле только посадите себе связки, я сочту это большой победой. И хриплый фальцет вам пойдет.

Молодец, доктор. Шутит, старается.

Они затормозили перед клиникой. Кабинет у Давидюка был на Чайковского, а клиника — на другой стороне Невы, между Саратовским и Металлистов. Медбрат, подхвативший Энея в вестибюле, был плечист, слегка тучноват и брит до синевы.