Ольга Чигиринская - Шанс, в котором нет правил [черновик]

— Лучше бы вы сразу все ему сказали, — а то у нас тут чудом только не образовался классический оперный сюжет. И обязаны мы этим чудом тому, что Корбут — дурак еще хуже оперного Скарпиа, и бил он прямо по Ванде, вместо того, чтобы давить на нее через ее свиту. Пани Войтович, впрочем, сама уже все поняла.

— Анджей, вам говорили когда-нибудь вот так, глядя в глаза, что с вами не хотят быть вместе, что все прошло, а на самом деле ничего и не было? — ее губы дрогнули.

— Бог миловал, — сказал Эней. И, сам не зная, почему, добавил: — Моя жена просто умерла.

— Ох, — Ванда отвела глаза. — Извините. Вы так молоды, мне и в голову не…

— Нет, ничего. К этому привыкаешь… как и ко всему, наверное.

— Не будет бестактным, если я спрошу, как это вышло?

— Несчастный случай. У нас была яхта… Начинался шторм. Связь потеряли. Она оступилась, упала… перелом основания черепа, ребро в легком… Мы сделали, что могли, но она умерла раньше, чем мы добрались до берега.

Гордым викингам было невместно врать, но жизнь заставляла — и тогда они придумали «исландскую правдивость». Ни слова прямой лжи, только умолчание. Ведь гибель Мэй — действительно случайность. Несчастная. И шторм тоже был на самом деле. Зачем уточнять, что Мэй не оступилась на скользкой палубе, что ее ударило взрывом о каменный мол? И уж совсем излишне поминать некоего Билла, начальника боевой секции Объединеннго Антивампирского Фронта, который добавил к перелому две пули в грудь…

— В каком-то смысле, — добавил он, — мне было легче, чем вам…

Он всего сутки метался между отчаянием и надеждой. Потом все стало… понятно раз и навсегда. Они не делили имущества, о них не писали в светской хронике — разве что в криминальной… Господь протянул руку — и взял жену у террориста и убийцы Андрея Витра, Энея. Они, правда, крепко срослись с женой-то, пришлось приложить усилие…

Эней не держал на Бога зла. В конце концов, дорога, на которую они с Мэй ступили по своей воле, обычно заканчивалась либо так, в бою, либо — в подвале какой-нибудь Цитадели. Любой из боевиков предпочел бы первый вариант.

— Я не думаю, что вам было легче, — сказала Ванда. — Спасибо за попытку меня утешить, но я такое утешение от вас принять не могу.

— Можете, — уверенно сказал Эней. — Мне доводилось пережить и предательство, я могу сравнивать.

В его мире предательством назывались несколько иные вещи, чем в мире Ванды, но Эней сделал поправку на ветер.

— Манипуляция — не выход, — завершил он.

— А что — выход?

— Не знаю. Наверное, все-таки честность.

«И кто это говорит, а?»

— Вы сказали, вы должны знать, как это: ходить по комнатам и говорить себе «Я проживу еще пять минут… А теперь еще десять…» Обрекать на это другого?

— Вы все равно его обрекли, — Эней постарался не выплеснуть раздражения. — Пани Войтович, не мое это дело, но иногда приходится отказываться от… привилегии быть хорошим.

— Вы правы. Не ваше это дело.

Эней думал — она уйдет сейчас, но она осталась. Смотрела на него и молчала.

— Кой черт вас угораздил связаться с Корбутом! — вырвалось у Энея.

— Я была молода, — Ванда улыбнулась. — В молодости хочется верить в лучшее. Хочется думать, что гадости и глупости любимого человека — следствие молодости и неразумия. А потом происходит что-то… и ты понимаешь, что это не щенячья глупость, а подлость как жизненная позиция.

— Инициация?

— Нет. Если бы он просто принял… я бы решила, что он не выдержал, испугался. Когда на тебя обращает внимание гауляйтер…

…Энею и это было знакомо…

— …Трудно обидеть его отказом. Я ведь гражданка Польши. Мне было легче. За меня вступились бы из принципа. Но Дмитрий, он не испугался, он обрадовался. Перспективе из ядомых перейти в ядущие. Ну а потом… Сначала говорил, что любит меня и не хочет терять. Умолял пойти на инициацию ради него. Быть с ним. Потом начал издеваться и грозить. Говорил, что я постарею, стану морщинистой бабкой с задубевшими связками — вот тогда-то, глядя на него, все и пойму. Я рассмеялась ему в лицо. И тогда он сказал, что однажды потребит меня, если я не приму хотя бы пайцзу. И я поняла, что мой возлюбленный — не просто слабый молодой человек. Что он обыкновенная мразь.

— И вы не принимаете пайцзу, — кивнул Эней. — Потому что это значило бы, что вы испугались. Пани Войтович, нельзя же так. Какой-то мелкий мерзавец вас контролирует уже тринадцать лет…

— Мерзавцев много. Я не хочу становиться частью системы.

— Вы в любом случае часть системы. Вы не поверите, но даже террористы вроде «Шэмрока» — он нарочно назвал самую одиозную группировку, — ее часть.

— А у вас есть пайцза?

— Нет. — Эней усмехнулся, — Это была бы плохая реклама охранному агентству.

Ванда закинула ногу за ногу и покачивала тапком, глядя куда-то в сторону.

— Поздно уже, — осторожно сказал Эней.

— Да, я сейчас пойду. Можно еще бестактный вопрос?

— Про это? — Эней провел пальцем по лицу.

— Да. Сначала показалось, что вы просто очень сдержанный человек. Но сегодня…

Эней потер заклеенное пластырем запястье. Да. Придется становиться настоящим индейцем и учиться терпеть боль, совсем не меняясь в лице.

— Старая травма, — ответил он опять в духе исландской правдивости. — Получил по голове. Лицо отчасти парализовано.

— И вы не лечились?

— Лечить — долго, муторно и дорого. Вы же знаете. А это не болит. И в покер играть удобно.

Она вдохнула, выдохнула…

— Последний вопрос на сегодня. Дмитрий сказал правду?

Решилась наконец-то.

— Нет. Я умею сбрасывать эмоции и никогда бы не позволил себе ловить ворон на работе. Особенно в присутствии такого количества высоких господ.

— Но вы покраснели, когда он это сказал.

— Это было сказано для вас и для Юлиуша. Он ударил и попал. Я разозлился как черт.

— «Не от страха, но от лютой ненависти», — Ванда фыркнула, они засмеялись оба. Потом она сказала: — А сейчас вы от чего покраснели?

Без макияжа ее лицо казалось полупрозрачным. Очень нежным. Дотронешься пальцем — и будет синяк. Бровей и ресниц почти не видно, такие они светлые. Глаза — зеленые, с карими точками. Корбут — осел. Променять такую женщину на какое-то вшивое бессмертие?

Эней не стал отвечать.

— Значит, вы умеете сбрасывать эмоции, — Ванда поднялась. — И не смешиваете работу и личное. Я могу сделать вывод, что личное у вас есть? И вам было что сбрасывать?

Попался. Идиот. Как кур во щи.

— Я связан контрактом, пани Войтович.

— Контракт действителен до двадцать шестого. А потом?

Суп с котом. С куром.

— Я говорю не о том контракте, который подписал с господином Эйдельманом.

— Вы не женаты.

— У нас нет будущего.

— Его нет ни у кого, — Ванда пожала плечами и взялась за ручку двери. — Но у всех есть настоящее. По большому счету, только оно и есть…