Роберт Рид - Девочка-птичка

x x x

Жена вернулась домой и обнаружила, что я стряпаю у очага. Не наш ИИ-шеф-повар, а я сам. Соус из наших огородных помидоров, наверное, слегка недозрелых. И, как всегда, я до тех пор варил спагетти, пока они не разварились. Но я сделал все сам, даже накрыл обеденный стол, убил несколько цветов на заднем дворе и поставил их трупики в праздничную хрустальную вазу, установленную в центре.

Она должна была спросить, по какому случаю, и я приготовил ответ. Я сказал: "Нам что, нужен специальный повод, чтобы побыть вместе?" Что прекрасно ее устроило. Потом я насухо вытер руки и шагнул в спальню, спрашивая: "Ну, и какое ты выбрала?" Женевьева стояла на комоде, глядясь в зеркало и держа перед собой платье. Она ответила: "Мне кажется, одно из этих двух." Я сказал: "Мне нравится длинное." Она сказала: "Жеманство", и засмеялась. Потом вышла моя жена и спросила: "Чем это вы двое заняты?" Я сказал: "Выбираем." Женевьева добавила: "Для вечера." И моя жена так на нас посмотрела, а потом, слегка фыркнув, сказала, обращаясь к девочке-птичке: "Ты - моя!" И повторила: "Ты - не его. Ты - моя."

"Я твоя", согласилась Женевьева, счастливо улыбаясь. Потом она надела свое длинное платье, сказав: "Я и другие девочки хотим посмотреть футбол низшей лиги." Когда голова вылезла из ворота, она добавила: "Потом мы хотим совратить одного-двух игроков. По крайней мере, таков план."

Я ничего не ответил. Не мог, и не хотел. Я страшно терзался, стоя здесь и наблюдая, как эта маленькая машина надевает маленькие туфельки на маленькие ножки.

Женевьева сказала: "Бай!"

Я не плакал, но чувствовал, что хочу это сделать. Я смотрел, как она выползает в кошачью дверь, потом, когда зашел в гостиную и посмотрел в окно, убедился, что в такси почти полдюжины девочек-птичек уже стоят на заднем сидении, их большие прически прыгают, а на некоторых надеты высокие до неба бальные шапочки.

В последний раз жена сказала: "Я взяла ее себе. Это моя кукла!"

"Она твоя", согласился я. "Я никогда больше даже не взгляну на нее."

Мы ели за столом в большой комнате. На обед была каша из спагетти, но это была вкусная каша. Моя каша. Потом мы впервые в этом месяце занимались любовью, и это было весьма приятно. На самом деле, лучше, чем весьма приятно. Потом одному из нас захотелось поговорить, а другому захотелось послушать. Так мы и поступили. Но через некоторое время говорящая спросила: "Ты меня слушаешь?", и я ответил: "Да, дорогая, слушаю." Честно, я пытался слушать, но в голову постоянно лезли другие мысли. "Я просто думаю кое о чем", признался я. Ворчливым тоном она спросила: "О чем же?" Тогда я ошеломил ее, сказав: "Я думаю, нам надо бы завести ребенка. Или двух. Понимаешь, до того, как станет поздно."

Получился маленький тихий домик, где никто не только не говорил, но даже и не дышал.

Неделя пронеслась, потом она сказала мне: "Я не знаю. Я подумывала на ту же тему. Ты знал?"

"Догадывался", ответил я.

Теперь уж она не знала, что сказать. Положив голову мне на грудь, ухом туда, где сердце, после еще одной долгой паузы она сказала: "Да, надо бы." Потом ей пришлось спросить: "Но почему такое большое изменение? Почему вдруг?"

Стало поздно. Почти темно. Я лежал на спине, борясь с желанием взглянуть на часы. Я понимал, что все равно не знаю, когда, предположительно, это должно произойти, кроме того, я и не хотел знать, когда. Я только предполагал. Время отпрыгнет назад на семь лет и потом снова начнет идти вперед. Время начнется заново. И у меня не будет воспоминаний ни о чем недавнем, ни о каких огорчениях, все начнется заново, и какого черта я так печалюсь обо всем? В этом нет никакого смысла. Ни капельки.

"Ты в порядке?", спросила жена. Встревоженно.

"В полном", ответил я, чувствуя, как дрожит голос. Потом я заставил себя закрыть глаза, сказав жене: "Просто сегодня у меня какое-то предчувствие. Вот почему я хочу детей. Я просто уверен, что с завтрашнего дня все пойдет по-другому."

x x x

Я был слишком обеспокоен, чтобы спать или даже притворяться спящим, но потом где-то после часа ночи я вдруг провалился в темный тяжелый сон, но проснулся от того, что услышал голос. Я знаю этот голос, подумал я. Он сказал: "Спи, спи, извини меня", и я понял, что оторвал голову от подушки. "Посмотри-ка, что я получила как сувенир", сказала она, подбрасывая что-то на постель. "Один из их мячей. Я схватила его сама."

Это был жесткий белый мяч с плотными стежками и приятным ощущением от кожи. Мяч сказал мне: "При первом угловом по мне ударили, выбили за поле и я приземлился за воротами."

"Молчи", сказал я мячу. Тогда Женевьева сказала: "Сам молчи. Ложись-ка снова спать."

Но я не мог заснуть. Было почти пять утра, а я никогда еще не был так бодр. Я надел шорты, туфли, вчерашнюю рубашку, а Женевьева спросила: "Куда ты идешь?" Я ответил: "На воздух. Посмотрю-ка, думаю, восход солнца." Она сказала: "Ну, я устала и в плохом настроении. Можно, я пойду с тобой?" И когда я не ответил, последовала за мной на задний двор, усевшись на один адирондайк, пока я занял другой. Под ее небольшим весом кресло не качалось. Она сидела на поручне и дремала, а я сидел рядом, думая обо всем. Соседская девочка не давала стопроцентных обещаний, что это произойдет именно сегодняшней ночью. Поэтому, они смогут это сделать и завтрашней, или следующей за нею. Когда бы это не произошло, это всегда приведет нас к одному и тому же месту. Потом я подумал о том, чтобы заиметь одного-двух детишек, и будет ли это так уж плохо. Сегодня или семь лет назад - с детишками всегда проблема. Потом я взглянул на Женевьеву, думая, какие сны ей снятся сейчас. Мне было любопытно, но я не хотел спрашивать. Потом я полуприкрыл глаза, а когда открыл, наступил рассвет, и я увидел маленькое личико, поднявшееся над задней изгородью.

Маленькая ручка помахала мне.

Я оставил спящую девочку-птичку. Прошел в конец двора и спросил шепотом: "Что?"

"Я-узнал-что-она-вам-сказала", в спешке произнес он, словно одно громадное и страшное слово. В мягком первом свете утра я видел его младенческое лицо. Розовые ладошки крепко держались за верхушку деревянной ограды. Он сказал: "Карен поступила неправильно, введя вас в заблуждение, и я хочу передать свои глубочайшие извинения." Потом он вздохнул и сказал: "Поверьте мне, сэр, нет ни слова правды в том, что она говорила."

В основном я думал, что почему-то совсем не удивлен. Глубоко внутри я даже ожидал чего-то подобного. Наверное, часть меня - тайная часть - не хотела потерять эти последние семь лет, хотя и дурные, какими они казались в то время. Я решил ничего не отвечать. Я просто стоял перед ним, обдумывая все, и он, должно быть, подумал, что я его не понял. Потому что он повторил еще раз, теперь помедленнее. "Никто не может повернуть назад время", сказал он мне, сопровождая паузой каждое слово. "И никто не может совершить ничего из того, о чем говорила вам моя жестокая, ребяческая сестра."