Владимир Малов - Я — шерристянин

— Ну при чем же здесь вы, Миша? — сказал я мягко. — Он же ведь сам… то есть вы, когда были им… значит, он сам… то есть… Из-за этого прервали…

Миша Стерженьков тяжело вздохнул в третий раз.

— Да нет, это я виноват, — сказал он глухо. — Вы меня, пожалуйста, не утешайте. Может, это только у меня на всей Земле сознание оказалось таким, что они его не смогли трансформировать до конца. Может, на моем месте кто другой и справился бы. А я, я натворил дел! Чего только не натворил! Я ведь исправлял разные недостатки, вы заметили? И зачем я только вот так проявлял остаточные действия своего сознания?! Ведь, наверное, где надо, можно было и по-нашему, по-земному… Теперь жди Контакта с разумной цивилизацией! Не представится больше такой возможности… из-за меня!

Он замолчал и стал наблюдать за лякроссом.

— А зачет? — спросил я осторожно. — Сдали вы этот зачет по теории техники толкания ядра?

— Зачет? — слегка оживился Миша. — Зачет, конечно, сдал. На четверку. Учусь я вообще ничего. Практику по парашюту вот зачли на «отлично». И в спорте тоже вроде неплохо. Не так давно вернулся из города Алма-Аты, были там соревнования. Ну, словом, серебряная медаль и кубок как игроку с наиболее своеобразной техникой. Есть у меня три приема, отрабатывал год, пока никто не может найти защиты. Я бы и первенство, наверное, выиграл, да вот… — Последовал еще один тяжелый вздох. — Да вот… Ну, короче, не в форме я был, не выспался накануне финала. Там, в городе Алма-Ате… звезд очень много видно. Вот я и подумал: вдруг, может, там хоть сумею найти звезду Па-Теюк, вспомню. Но нет… Там тоже не мог…

— Ну, а теперь какие планы на будущее? — спросил я. — Соревнования, наверное, какие-нибудь предстоят?

Миша Стерженьков вновь оживился:

— Практика предстоит интересная. По марафонским заплывам. Лучшие из лучших поедут на Ла-Манш учиться переплывать его туда и обратно. С длинными дистанциями у меня пока не все хорошо. Интересно будет отработать как следует. И соревнований в конце этого года тоже достаточно. Надеюсь выступить неплохо. Тренироваться, конечно, надо по-прежнему много.

Пронзительный свисток тренера возвестил об окончании игры. Миша Стерженьков посмотрел на часы и куда-то вдруг заторопился, сославшись на неотложное дело. Мы вместе дошли до ворот и возле статуи крокетиста снова обменялись крепким рукопожатием.

Юный спортсмен посмотрел в землю и спросил:

— А вы ведь… вы ведь, наверное, хотите описать все, что я вам рассказал?

Я кивнул.

— Я догадывался об этом, — сказал Миша, продолжая глядеть в землю. — Что же, я не против. Пусть все узнают… пусть узнают, как я себя показал…

Я попробовал запротестовать.

— Да нет! — сказал Миша глухо. — Не надо! Не справился я… Не оправдал доверия братьев по разуму, что тут и говорить! Вот так все и напишите. До свидания!..

Повернувшись, он быстро пошел по аллее, которая вела к троллейбусной остановке.

Стоя на месте, я смотрел ему вслед. Тренированным, упругим шагом удалялся от меня юный спортсмен, переживший недавно удивительнейшие и далекие от спорта события. Все меньше становилась его фигура.

Я думал о том, виноват ли он в действительности, состоится ли все-таки когда-нибудь этот Контакт с шерристянами, и о других вещах…

Потом в противоположном конце аллеи навстречу Мише появился еще один человек. Высокая и стройная девушка с волевым и энергичным, как можно было разглядеть даже издали, но вместе с тем милым, чрезвычайно милым лицом. В руке она держала большой черный футляр, и я понял, что внутри него лежит старинный музыкальный инструмент, виолончель XVIII века, привезенная в подарок внучке капитаном первого ранга Афанасием Никитичем из кругосветного путешествия.

Да, это была она, непосредственная участница описанных событий Надя Пероборова. И я увидел, как на середине аллеи произошла ее встреча с Мишей Стерженьковым, как осторожно и бережно юный спортсмен взял у нее футляр с виолончелью и как пошли они по аллее, спеша в планетарий, или на лекцию, посвященную какой-либо музыкальной или спортивной проблеме, или куда-нибудь еще, где им интересно и хорошо быть вместе…

А я все смотрел им вслед. Мне тоже нужно было решить важную проблему: как, какими словами закончить это повествование о чрезвычайных событиях из жизни студента физкультурного техникума? Потом я вспомнил, что ведь еще в ее начале обещал перечислить и те вещественные доказательства, которыми Миша дополнял свой рассказ во время первой нашей встречи, вынимая их из своей спортивной сумки.

Надо, конечно, выполнить это обещание.

Я своими глазами видел сделанную самим Мишей Стерженьковым фотографию того укромного уголка на берегу реки, куда судьба привела его готовиться к зачету по теории техники толкания ядра; отчетливо на фотографии можно разглядеть, что на том месте, где стоял аппарат шерристян, все еще примята трава.

На другой фотографии я видел гипсовую статую девушки с веслом — точно такой же, как эта, была и статуя, созданная однажды шерристянином. Фотография была сделана в том самом парке и даже на той же аллее.

И, наконец, Миша Стерженьков показывал мне записку, которую он нашел утром следующего дня, перед тем как уйти из дома на зачет. Вот что было написано в этой записке: «Котлеты разогрей на маленьком огне, колбасу и сыр возьми в холодильнике, вскипяти чайник и пей чай. МОЛОДЕЦ, ЧТО ПОЧИНИЛ КУХОННУЮ МАШИНУ…»

Да, читатель, это было единственное, о чем по неведомой причине забыли шерристяне, исправляя все, что было переделано на Земле. Алевтина Игоревна подумала, конечно, что универсальную кухонную машину, бездействовавшую до этого второй год, починил не кто иной, как Миша.

Впрочем, что же еще, по-вашему, могла бы она подумать?…