(Алексрома) Ромаданов - Плоть, прах и ветер

- А почему кокон, а не гусеница? У кокона глаз нет, он прочесть не сможет, даже если захочет.

Терпеть не могу объяснять стихи.

- Ну... - неохотя отзываюсь я, - имеется в виду не сам кокон, а то, что в коконе. То есть, может ли личинка, к тому же спящая, прочесть через стенки кокона откровение, начертанное на крыльях бабочки?

- Тогда да, - вздыхает Веда.

Очарование разрушено. К тому же, пора возвращаться: мне надо быть в столовой к началу полдника.

Это мое стихотворение - единственное запомненное мной, потому что оно было последним. Когда оно разошлось по Интернату и дошло до учителей, меня вызвал к себе Главный воспитатель. С виду он был добродушным сморчком лет трехсот (во времена его молодости средство для бессмертия уже изобрели, но старость предотвращать еще не научились), однако отличался въедливостью и педантизмом.

- Поясните, Стип, что вы имеете в виду этим вашим белым стихотворением? - спросил он, задумчиво покусывая маленький розовый ластик на конце карандаша.

Я смутился: никогда до этого взрослые не интересовались моими стихами. Взяв себя в руки, я рассказал ему примерно то же самое, что и Веде.

- Любопытно, - сказал он и надолго погрузился в размышления.

Наконец, через несколько мучительно долгих минут он вынул изо рта кончик карандаша, резко встал, одернул идеально подогнанный под фигуру черный мундир и официальным тоном провозгласил:

- Я запрещаю вам писать стихи. Идите.

Я был ошеломлен. Слезы брызнули у меня из глаз от обиды и отчаяния. Я бросился вон из кабинета.

- Для вашей же пользы! - прокричал мне вслед Главный воспитатель.

То, что со мной произошло, казалось мне невероятной трагедией. Но это была не только моя трагедия - это была и трагедия Спасителя, потому что люди отвергли дар, которым Он наделил меня собственной рукой. Для меня запрет на стихи означал смертный приговор, но я встретил этот приговор с гордо поднятой головой. Я уже не страшился смерти, потому что был уверен, что этот жестокий грубый мир, поправший в моем лице дар Спасителя, не достоин моей жизни. Да, я умру, но я умру стоя, а не на коленях, и встречу смерть с презрительной улыбкой на губах!

Вот и вся история о том, как в тринадцать лет я заочно расквитался со смертью. После этого я зажил легко и непринужденно. Мне уже нечего было терять. Только через два года я узнал, что "бабочками", по аналогии с бабочками-однодневками, в просторечии называли ликвидантов тех, кто подлежал ликвидации, - и до меня дошло, почему мне было запрещено сочинять стихи: воспитатель узрел в них опасную по своей сути аллегорию. Но в любом случае было поздно что-то восстанавливать. Мои способности к стихам были безвозвратно утеряны.

Интересно, кстати, какими выдающимися способностями обладает мой временный подчиненный, этот хамоватый водитель вездехода, с виду совершенно заурядный тип? Должен же он чем-то отличаться от тех, кто не достоин не только вечной жизни, но и естественной смерти от старости...

2. Сюрприз

- Хотите знать, какие у меня способности? - неожиданно спросил водитель.

Я невольно вздрогнул.

- Я читаю мысли, - сказал он, не дожидаясь ответа.

- Почему же вы служите водителем, а не... - я запнулся.

- Для этого есть костоломы, - криво усмехнулся он. - Я не могу читать мысли людей, которые испытывают ко мне сильные негативные чувства. В таких случаях я чувствую злобу, и ничего другого.

"И поэтому ты работаешь водителем и, скорее всего, по совместительству стукачом, - невольно подумалось мне. Располагаешь к себе пассажиров ненавязчивым трепом, а сам в это время лезешь к ним тихой сапой в душу..."

Водитель гнусно хихикнул.

- Черт побери, - смутился я, - никак не могу привыкнуть к этой вашей "замечательной способности".

- А еще я разгоняю туман, - рассмеялся он примирительным добродушным смехом.

Туман действительно рассеялся - поднявшийся ветер изорвал его бесконечную крахмальную простыню в мелкие кусочки. Робко выглянуло скупое северное солнце. Вскоре на горизонте, все еще слегка подернутом дымкой, показалось шевеление множества неясных фигур с высокими шестами. "Гигантские полярные муравьи растаскивают телеграфные столбы для своего муравейника", пришла мне в голову дурацкая фантастическая идея. Водитель с улыбкой протянул мне бинокль. Я мысленно поблагодарил его и прильнул к окулярам. Теперь можно было явственно увидеть обнаженных по пояс людей, ворочающих длинные металлические реи. Картина визуально прояснилась, но по сути оставалась такой же дурацкой, как и моя фантастическая идея.

- Что они делают? - спросил я.

- Тундру городят, - равнодушно отозвался водитель. Директор фабрики приказал построить дорогу. Когда оказалось, что строить не из чего, он распорядился ее хотя бы разметить столбами.

- Зачем?

- Легендарный "орднуунг". Для порядка, короче.

- А почему они голые на холоде?

- Как голые?! - водитель бесцеремонно забрал у меня бинокль и жадно прилепил его к глазам. - Действительно...

С ним произошла мгновенная метаморфоза: из добродушного, в меру нахального увальня он превратился в хищного самца. Его лицо вытянулось и заострилось, а нижняя губа сладострастно отвисла, влажно вывернувшись наружу.

- Тощие все, "доска два соска", - пробормотал он скороговоркой. - Где же новенькие, упитанные?

- Вам не противно? - спросил я его.

Вместо ответа он оторвал от глаз бинокль и прибавил скорость. Подрулив на всех парах к толпе рабочих, он снова уставился в бинокль, без стеснения рассматривая полуобнаженных короткостриженых девушек с расстояния в двадцать метров.

- Я вам приказываю немедленно ехать дальше! рассвирепел я от его неприкрытой наглости.

- Ничего не получится, - спокойно ответил он. - Видите, въезд на трассу завален сройматериалом.

- Объезжайте!

- Не имею права. Директор приказал ездить только по трассе там, где она есть. Придется часик подождать, пока разберут штабеля.

С трудом сдерживая раздражение, я вышел из кабины и подошел к ближней группе "бабочек". Увидев офицера в черной униформе, они бросили разбирать штабель и встали по стойке "смирно".

- Какой идиот приказал сгрузить реи на дорогу? - спросил я у них.

Они угрюмо молчали, показывая всем своим видом, что это не их дело.

- Почему вы голые?

- Нам приказали, - дернула худым плечиком ближняя ко мне девушка.

Мне стало неловко, потому что никто из стоявших передо мной молодых женщин даже не попытался прикрыть грудь. Видимо, они потеряли стыд, заранее простившись с жизнью. Мертвые сраму не имут...

- Кто? - прокричал я, отводя глаза. - Кто приказал? Где ваш начальник?

- На другом конце отряда, командует установкой рей, хрипло ответил один парень.

Я прошел метров сто вдоль живого конвейера из "бабочек", передающих по цепочке из рук в руки тяжелые реи, выкрашенные в серебристую рефлекторную краску, и увидел чуть в стороне обнаженного по пояс верзилу-охранника. Положив на висящий на шее автомат руки, он с шумным выдохом делал приседания.