Любовь Романчук - Безмерно счастье, или Беспорядочное блуждание одной отдаленной души в поле действия мирового вектора зла

- Ладно, кто может высказаться по предложенному творению? - спросил покровитель цивилизаций. - Малопонятно, - отозвался коротко Зевс. - Что этим автор хотел сказать? - Ну почему? Как мечта, как иллюзия - и этот корабль в конце, как символ уходящей жизни, - волнуясь, проговорила одна из богинь. - Только так. - Скорее, попытка создать себе иллюзию, - уточнил Дионис, еще больше взъерошивая себе прядь. - Создавать даже иллюзии надо реальными методами, - строго заметил Зевс. Использование же нереальных способов есть выражение беспомощности. - Обижаете, - намекнул Посейдон. - Я вовсе не беспомощный. "Перебранка Богов, - думал Андрей, покачиваясь на шатком стуле. - Сейчас с этого все начнется, весь мир, и он будет таким же мелочным и сварливым". Не выдержав, он достал сигарету, разжег, твердо осилив взгляд Фемиды. Дым завис над ним белым пахучим облаком наподобие нимфа. - Все же, я думаю, можно принять за основу, - подытожил сказанное Гефест. - Бывают же и хуже. И, потом, еще древние философы утверждали: реально вс(, и наши мечты, и наши слова, мысли, образы. Все это - бытие, а не выражение беспомощности. Нереально только то, чего пока вообще нет, что еще не придумано. И давайте не будем забирать друг у друга право творить свой мир. Ну а пока послушаем еще наших богинь. Фемида меня сегодня ну прямо пронзает взглядами. Лесная шалунья. - Я не пронзаю, - возразила с обидой Фемида, - я не умею. - Ладно, ладно, не скромничайте, давайте показывайте, что у вас припрятано. Не томите. Немного помявшись, Фемида встала, поправила в роговой оправе очки и громко велеречиво произнесла: "Я не хочу в толпе бродить, Я не хочу толпою быть..." Она постояла еще немного, смотря в какую-то дальнюю точку, и села. - Вс(? - поразился Гефест. - Вс(, - подтвердила Фемида. Покровитель поразмыслил, покачал удивленно большой лобастой головой и неожиданно улыбнулся. - А в общем-то неплохо, - сказал он, обращаясь к Фемиде, - и неплохо именно краткостью. Хорошо, что - кратко. Фемида тоже улыбнулась, улыбка была у нее приятной, хотя и собирала морщины в углах рта. Андрей подумал, что вот ей, может, нет еще и сорока, и она надеется выпрыгнуть, успеть-таки сотворить что-нибудь свое, личностное, не подозревая, что возраст может обрушиться на нее в любой момент, смяв, высушив ее лицо, грудь, ноги, и ей тогда уже ничего не захочется, совсем. И будут дни, в которые она станет опасаться смотреть на себя в зеркало, и будут дни надежд, когда она начнет верить в чудо, в возврат времени, природы или в какое-то иное чудесное превращение. И будут мужчины, которыми она будет пытаться наверстать упущенное в таких вот комнатах, где кажется, что время стоит, что его - море, и остановить ими необратимый процесс. И исчезнет богиня, и воскреснет женщина. Воцарилась тишина, в которой неожиданно громко и прозаично прозвучал голос одной из Эвменид: - А у нас не курят. - Это дыхание усопших, - широко улыбнулся ей Андрей. - Или фимиам в их честь, как угодно. - Аиду можно, - разводя руки, подтвердил Гефест, - богу мертвых можно вс(. Обрадовавшись этой фразе, Андрей встал и, чуть склонив голову в знак прощания, сощурив близко посаженные колючие глаза, вышел.

*** На улице было ветрено. Мороз был небольшой, но ветер помогал ему пробраться сквозь полушубок, под свитер, майку, кожу, забраться в уши и потихоньку сверлить их оттуда, сжигая невидимым автогеном. Замерзала даже кожа на голове. Андрей натянул поглубже шапку, утопил руки в широких карманах с давно протертой подкладкой и двинулся. Неравномерными выплеснутыми скоплениями домов раскинулся вокруг него город. И этому городу он был чужд, и город был чужд ему. А, может, это просто так казалось сейчас, под этим морозом, в этой темноте, подсвеченной лишь отсветом выпавшего снега. Грея нос в выдвинутом вперед шарфе, стоптанными носками огромных растянувшихся сапог загребая рассыпчатый воздушный снег, он шел, преодолевая бесконечность вымороженного обледенелого пространства. Среди целой серии освещенных пустых витрин одна дверь оказалась открытой, и это обрадовало. Возле нее не было даже обычных горилл, и Андрей, потоптавшись, зашел внутрь. За стойкой отрешенно сидела молодая женщина и внимательно рассматривала пустой лист бумаги. - В Венесуэллу можно позвонить? - наугад спросил у нее Андрей. Телефонистка подняла на него усталое желтое лицо, посмотрела внимательно на красный распухший нос, покрытую инеем бороду, обмерзшие щеки, двумя блестящими сверлами выскакивающими из-под низкой шапки глаза и тоже очень серьезно и деловито ответила: - Международная связь в городе отсутствует. - Спасибо, - поблагодарил ее Андрей и, вспомнив, попросил: - А вы не могли бы мне разжечь сигарету? А то руки совсем замерзли. Телефонистка молча вынула из пачки папиросу, прикурила и, рассмотрев огонек, всунула в узкую обветренную щель Андреева рта. Зажав огарок губами, он постоял у окошка, пытаясь набраться на почте тепла, но тело отказалось от принятия чужой энергии, и, втянув в себя дым, он вновь отчалил под ветер. Откуда-то издалека донеслась автоматная очередь, опять стреляли. Какой все же безумной (и спасительной) была мысль оставить в этом хаосе островок безмятежности, отгородить его от мира красными тяжелыми шторами и творить мир заново. Свой. Мир богов, существующий инкогнито, запрятанный за личину присвоенных чужих имен. Что может быть больше и важнее этого?

Снег скрипел под ногами яростно, остервенело. И Андрей без жалости топтал, давил его, разрушая цельность и непорочность невесомых снежинок, спрессовывая их в неряшливые и рваные колдобины следов. Он понял: просто он еще не очнулся, не отошел от летних шальных приключений, безмятежности, тока разгоряченной крови, не отошел, не изгнал из себя, не приготовился к зиме, а она его настигла, заставив облачить свое загорелое крепкое тело в робу, которой никогда не хватало, и сразу стать одетым хуже других. В то время как он еще там, на море, нерасчетливо, бездумно прожигает свои дни. Прожигает так, словно их у него - миллиарды и что там значит какое-то одно лето? И именно смысл, ценность была в этом однообразном течении, неизменяемости, лени. Смысл был в том, чтобы - НИЧЕГО. И даже девчонка, прибившаяся к их кампании по дороге (со странным именем Вельга), оставшаяся с ними из-за него, девчонка, служившая причиной не одного кулачного боя - даже она не всколыхнула его так, чтобы все бросить и с головой надолго нырнуть в бездонный наполненный вином омут. Почти обнаженный, он лежал рядом с ней на прогретом, смешанном с галькой песке, касаясь ногами ее ног, блаженно улыбаясь от щекочущих шею волос, весь погруженный в небо, в разлитый вокруг обездвиживающий зной, в яростное сопротивление зреющей вспышке желания, и получал какое-то необыкновенно пьянящее жгучее удовольствие именно от этого сдерживания, от игры с красивой девочкой, и со своим телом, и с природой. Как гончих воздержанием держат на постоянном взводе перед охотой, так и он держал на взводе свое тело, обостряя его чувствительность, и молодость, и упругость. И вовсе не потому, что так уж стремился тогда к воздержанию. И не оттого, что полагал, будто любовь непременно должна пройти все положенные ее вызреванию стадии: от вздохов, разговоров, касаний, сдерживаний, робких поцелуев до того экстаза, который может завершить ее, но никогда не начать. А потому что в основе всего в то лето лежало НИЧЕГО. Увлекательная игра осталась незавершенной, и теперь он жалел об этом. Морозными длинными вечерами ему было нужно воспоминание, безразлично о чем, а его не было. И каким бесам теперь было нужно его великое гордо-пьяное НИЧТО в первую выпавшую для них двоих ночь, когда он дурак дураком испытывал своего меньшего брата, слабо ль ему, лежа с красивой нравящейся ему женщиной, удержаться от близости с ней, ничем не разрушить, не осквернить духовное поэтическое единение, и чувство дружбы, и платонический восторг; досмотреть до конца парад красок, развертывающийся за окном, который особенно яростен, фантастичен бывает в эти последние августовские дни в горах. "Насколько неживая природа красивее и грандиознее живой, - думал тогда Андрей, заглушая мыслями предательские движения плоти. - Эти разливы красок, эти вздыбленные складки из камня, на глазах вырастающие хлещущие валы волн размером с дома, забрызгивающие небо, и молнии, вспышками причудливых капризных разрядов выстреливающие в эфир, и сам эфир, наполненный смесями газов, и звезды на нем, наводящие ужас - все это мир, и жизнь на нем ничего не значит, просто не видна, не нужна ему". Вельга лежала рядом совсем тихо, словно не было ее, а было лишь одно дыхание, похожее на шум моря. И он вдыхал в себя это морское дыхание и думал о том сюжете, идея которого еще с весны захватила, увлекла его, но так и не выродилась, не выплеснулась на бумаге.

Читать дальше