Владислав Романов - Дождь

Петр Иваныч не упал. Он как сидел, так и остался сидеть на стуле. Он вспомнил, что незнакомец и вчера улетел точно так же.

- Ушел в астрал, - прошептал Петр Иваныч, повторив любимое выражение своего бухгалтера-ревизора Боборыкиной. Она слыла лихой женщиной и умела осаживать грубиянов.

Было тихо, ни ветерка, и Неверующий обратил внимание на то, как подрагивают ветки яблонь. Он вдруг подумал о том, что никогда не влюблялся. С женой его познакомила сестра Клавдия. Екатерина Ивановна только что окончила училище и уже работала стоматологом. Клавдия, узнав, что Катерина Ивановна не замужем, развила такую бешеную деятельность, что Петр Иваныч послушно сделал врачихе предложение, и та его почему-то приняла. У Клавдии был дар свахи. Она женила всех, кто на ком хотел, и брала 50 рублей по старым ценам, то есть по-нынешнему всего пятерку. Катерина Ивановна была женщина нехрупкая, и Петра Иваныча первое время частенько принимали за ее сына. Так они вышли на фотографии, да, собственно, так оно и было на самом деле. Неверующий жену даже побаивался. Когда они еще только познакомились, Петр Иванович так и сказал Клавдии: "Уж очень она большая и высокая!"

- Не с ростом жить, а с человеком! - отрезала сестра.

И действительно, они живут уже двадцать лет без ссор и скандалов, мирно и счастливо. Только вот ни разу Петр Иваныч еще не влюблялся...

Он долго думал над этим, но в голову ничего, кроме Боборыкиной, почему-то не приходило. Боборыкина только что развелась с мужем и вела себя так, словно ей стукнуло восемнадцать. Она игриво посматривала на Петра Иваныча, потом делала задумчивое лицо, потягивалась и говорила неопределенно:

- Ой, девки, квасу, что ли, принести? Жарко!..

Этой репликой она целила прямо в Петра Ивановича, который боролся с мелкими хищениями на производстве.

Раньше после работы кто захватит пряников, только что вышедших из печки, кто конфет, кто бутылку лимонада. А вахтер, тот целый день сосал леденцы и пил лимонад, жалуясь всем, что с газов у него живот пучит. Так продолжалось до тех пор, пока Неверующего не избрали в районный народный контроль, и он, понаслушавшись там дельных разговоров, объявил войну хищениям. Поэтому и реплика Боборыкиной относилась именно к нему, так как девки сидели над отчетами и голов не поднимали.

Боборыкиной шел тридцать седьмой год. Она еще была не старая и, надо сказать, особенно ничем не отличалась, однако рост у нее был 160, а у Неверующего - 167, и такое соотношение Петру Ивановичу больше нравилось. Веснушчатая, обыкновенная, миленькая... Петр Иваныч-то выглядел импозантно, особенно когда он надевал галстук и шляпу.

- Петр Иваныч! - однажды, увидев его в шляпе и галстуке, воскликнула Боборыкина. - Вы неотразимы! Я падаю, сраженная стрелой амура!

- Чем-чем? - не понял Неверующий.

- Ну, то есть, моментально влюбилась в вас! - покраснев сказала Боборыкина.

- Боборыкина! Ты мне накладные все в порядок приведи! - сурово сказал Петр Иваныч. - А потом и о любви поговорим... к производству!

Так проходила его жизнь, и, кроме Боборыкиной, про любовь ему никто не говорил. "Интересно, а что по вечерам делает Боборыкина?" - почему-то заинтересовался Неверующий.

Он уже хотел углубиться в этот вопрос, как вдруг послышалась тихая мелодия и зашумел дождь.

- Однако! - воскликнул Петр Иваныч и высунулся в окно.

Небо раскинулось ясное, и яркие звезды горели в вышине.

Петр Иванович, не вытерпев, выскочил на улицу. По переулку гулял дождь, тихий и грустный. Он неслышно ходил по крыше, звенел в водосточных трубах, вторя далекой и еле слышимой мелодии, растворяясь в ней, то усиливая, то приглушая ее, он плыл по переулку, сам как мелодия, и воздух был напоен ароматом листвы и цветов.

Неверующий подставил лицо теплым струйкам и блаженно улыбнулся, ощущая на губах привкус дождевой воды, пахнущей деревенским лугом и старыми бочками возле крыльца.

- Хорошо-то как! - не веря себе, прошептал Петр Иваныч.

Он глянул в соседний переулок и обомлел: дождя там не было. Ветер ворошил грязные бумажки возле урны, и пыльные витрины ломбарда угрюмо смотрели в ночную пустоту. Неверующий, крадучись, направился туда, чтобы опровергнуть такую неслыханную ересь. Еще в детстве, когда он жил в деревне, они с мальчишками все мечтали ступить на эту пограничную линию дождя так, чтобы одна нога стояла на сухом, а по другой бы хлестали капли. Но мечта так и осталась мечтой, и сколько бы они ни бегали за дождем, граница была неуловима.

И вот теперь Петр Иваныч, осторожно подобравшись к дождевому краю, осторожно вытянул руку на сухую сторону: дождя там не было! И одна нога Неверующего теперь и вправду стояла на сухом, а по другой хлестали капли!

- Чудеса, чудеса! - бормотал Петр Иваныч. - Чудеса в решете!

А дождь не утихал, и странный голос, вбиравший в себя шум улицы, стук, перезвон капель, шелест разбуженной листвы, наполнял душу радостью и воспоминаниями. Неверующий увидел себя семилетним босоногим мальчишкой, пляшущим от радости на берегу Лосьвы вместе с друзьями. Вокруг бушевал ливень, и речка вскипала, как молоко, белыми пузырями.

И слезы подступили к горлу. Петр Иваныч неожиданно для себя заплакал и, сбросив тапочки, босиком зашлепал по лужам к дому. Дойдя до подъезда, он вернулся обратно, подобрал тапочки, подбитые мехом и купленные женой за три рубля на рынке, и, не вытирая слез, вошел в прихожую.

Из зеркала на него взглянуло детское маленькое личико с голубыми глазами, какое он видел на старых родительских карточках. У Петра Иваныча сжалось, захолонуло сердце, и лишь через секунду он увидел морщины вокруг глаз и лысеющую голову. Неверующий бросил тапочки в угол и, оставляя на чисто вымытом полу грязные следы, прошел в ванную, открыл кран, но вместо воды послышалось глухое и тяжелое ворчание.

Петр Иваныч махнул рукой и, как был, в мокрой пижаме упал на старый кожаный диван, провалившись тотчас в бездонную пропасть. И пока длился сон, он все время летел вниз, и чем дольше летел, тем холоднее ему становилось.

Наутро он проснулся от озноба и долго не мог унять дрожь, хотя на улице полыхало душное желтое марево, и жена, с утра обливаясь потом, ворчала на Петра Иваныча, точно он и напланировал такую жару.

Петр Иваныч ощутил в груди странное беспокойство и долго не мог понять, что с ним происходит. Он не слышал, как ругалась жена, он даже отказался есть котлеты с вермишелью. Выпил чаю, потом стоял в маленькой комнате и смотрел в сад. На цветах еще не высохла роса, и земля была темная от влаги, и на траве блестели капли. И странный туман окутывал сад, и медленная, как туман, мелодия с переливающимися каплями росы плавала в саду, и в первый раз Петру Иванычу не захотелось идти на работу. Он улыбнулся грустно и загадочно, вздохнул и вышел из дома. День только начинался.