Игорь Росоховатский - Наследство

Раньше это была самая тяжелая и долгая работа, теперь же, когда в лаборатории установлен "РИК", самая простая и быстрая. Если изменения близки к заданным по программе, ДНК вводят подопытным животным.

Но в том-то и беда, что изменения всегда бывают приближенными к заданным. Ведь нельзя высчитать с точностью до одного количество всех измененных "кирпичиков" в реакции и то, насколько они должны быть изменены. Незначительных отклонений бывает достаточно, чтобы испортить всю работу.

Борис очистил полученную ДНК и понес ее к регистратору. Затем включил анализатор. В окошке вспыхнула красная зубчатая линия - заданная по программе.

За ней проходила лента регистратора, и зубцы все время сравнивались. На глаз казалось, что зубцы совпадают.

Но Борис знал, что когда он посмотрит фото, на них будут видны небольшие отклонения.

Он тяжело вздохнул: "Без неточностей не обойтись. Мы всегда приближаемся к истине, к идеалу и никогда не достигаем их. Надо довольствоваться тем, что возможно".

В лаборатории появился высокий седой, с юношеской гибкой фигурой профессор Ростислав Ильич. Он подошел к Борису и задышал над его ухом. Потом оказал, обращаясь ко всем:

- Будем вводить животным основную порцию. А Борис Евгеньевич тем временем проверит и приготовит дополнительное количество.

...Прошло несколько недель. В первое отделение вивария все лаборанты ходили по несколько раз в день. Некоторые уже отмечали в состоянии подопытных животных изменения, и как раз те, которых добивались. В лаборатории установилось особое настроение, смесь торжественности и нетерпения.

И внезапно погибли два кролика. От чего? Установить пока не удалось. В эти дни Ростислав Ильич и Борис ходили с красными от бессонницы глазами. Часто билась лабораторная посуда, но не к добру.

У самого входа в виварий Борис столкнулся с Евгением.

- Слушай, Борька, - заговорщицки зашептал тот. - Давай сегодня смоемся пораньше. В "Комсомольце" идет новая комедия.

Борис ничего не ответил. Но ведь от Евгения не отцепишься.

- Говорят, там такие коллизии...

Борис вскипел:

- Как ты можешь... сейчас?!

Он вошел в виварий, осмотрел подопытных. Еще два кролика выглядели плохо. Зато на остальных заметно стала отрастать шерсть.

Он смотрел на них и в который раз представлял себе истерзанных, отчаявшихся людей, разуверившихся в исцелении... Его размышления прервал голос Евгения:

- Разрешите узнать, какие великие мысли готовится извергнуть ваш мозг?

Борис даже побелел от злости. Или разругаться серьезно или... Он повернулся к Евгению и, сдерживая себя, очень спокойно произнес:

- Понимаешь, я подумал о том, что мы уже на подступах, а тем временем все еще гибнут люди. И в каких мучениях! Ты представляешь, что это такое размягчение костей или врожденный идиотизм... Или еще что-нибудь...

Евгений двинул бровями, видимо, хотел отшутиться и вдруг насупился:

- У соседки девчонка. Восемь лет, не говорит ни слова. А в глазах смышлинки играют, и часто - боль... Без всякого перехода oн добавил: - Мы могли бы оставаться на два часа после работы. А что, думаешь, видишь ли...

Teпepь невольно улыбнулся Борис: против характера Евгения годы бессильны. Другие стареют, меняются, становятся цельнее или хотя бы скрытнее, а этот такой же, каким был в институте. Мечется во власти настроений, берется TO за одно, то за другое.

Он ушел в лабораторию и углубился в работу. Через несколько минут над самым ухом раздался шепот:

- Ну, старик, так смоемся в кино?

- Хэлло, Хью!

Хьюлетт не обернулся. Он и так знал: там, позади, в полуоткрытую дверь протиснулся сухой, как вобла, в потертом пиджачишке сэр Рональд Тайн - один из самых влиятельных ученых, в котором отлично уживались хитрость маклера, точный расмет математика и фантазия поэта.

Тайн обошел вокруг анализатора и заглянул в лицо Хьюлетту.

- Мы с вами дaвнo знаем друг друга, Хью, и можем говорить начистоту, cказал он.

Кондайг понимал, зачем пришел Рональд. Он мог бы пересказать все, что собирался говорить профессор, со всеми "мгм", "так сказать", "ничего не поделаешь" и "выше нос, старик!" Он чувствовал, как трудно говорить это Тайну, и помог ему:

- В мое отсутствие работу можно передать Хаксли. Он дельный парень, оправится.

- Справится. А вы подлечитесь и отдохните...

Последние слова Тайна Хьюлетт пропустил мимо ушей. На его месте он говорил бы то же самое. Вместо возражения деловито перечиcлил:

- Записи и схемы для Хаксли в ящиках номер один и номер два. В ящике номер три - материалы для вас.

Он тяжело поднялся из кресла, протянул руку. Его тень с втянутой в плечи головой казалась горбатой.

- Вот и все. Прощайте, Рон.

Тайн краем глаза видел безразличное лицо Кондайга. Лишь рот искривился на сторону еще больше, углы его устало опущены.

- Выздоравливайте, Хью, мы будем навещать вас, - поспешно проговорил профессор и вышел из кабинета. "Может быть, он хочет проститься со своим регистратором? - думал Тайн. - С вещами мы иногда расстаемся тяжелее, чем с людьми..."

Хьюлетт постоял минуту, уставясь на регистратор. Возможно, эта работа, изнурительные дни и ночи, переутомление явились толчком к развитию дремавшей болезни. Впрочем, какая разница?..

Тупая боль в затылке усилилась и распространилась к вискам, охватывая обручем голову, врач сказав тогда, в первый раз: "Видения не имеют отношения к работе". А потом, когда начались припадки, док вынес приговор: "У вас феноменальное, очень редкое заболевание, близкое к эпилепсии и к некоторым другим циклическим психозам". Он тщетно пытался изобразить дружеское участие. И cпросил: "У вас в семье не было алкоголиков?"

- А наркоманы не подходят? - угрюмо пошутил Хьюлетт.

Перед ним сразу же возникло лицо изящного великана, человека, на которого он был так похож и гордился этим. Тогда, у врача, он еще не знал всего. А позднее, когда припадки стали умещаться, прочел несколько книг по психиатрии и узнал, что его ожидает. Оказывается, и кошмарные видения имели научное название.

Хьюлетт протянул правую руку, на ощупь выдвинул ящичек, развернул пакетик с препаратом, куда входил люминал. Почувствовал горечь на язьгке и проглотил таблетку, не запивая.

Еще несколько минут - и можно будет идти домой, не боясь, что припадок свалит на улице. Он обвел взглядом лабораторию, задержался на регистраторе - полностью выяснить природу волны уже не успеть. Оставалось слишком мало времени - куцый отрезок, разделенный несколькими припадками и оканчивающийся либо смертью, либо безумием.

Хьюлетту захотелось схватить что-нибудь тяжелое и разбить этот проклятый приемник, из-за которого он истощил свой мозг. Сколько драгоценных минут и часов отдано ему! В это время можно было бы встречаться с приятелями, веселиться, путешествовать. Или изобретать лекарство против болезни, против проклятой наследственности. И не делать глупостей... Он больно прикусил губу. Он боялся вызвать в памяти лицо своего сына, так похожее на его лицо. Другие дают своим малышам крепкую память, могучее здоровье, воспитывают в них неукротимую волю к победе, необходимую в жестоком, беспощадном обществе. А я дал Кену свое проклятье, которое сделает его беспомощным. Я не имел права на ребенка! "Но я не знал... пытался оправдаться он перед собой. - Я и не мог знать... И потом, не обязательно, чтобы у моего сына проявилось это... Он может не унаследовать болезни. И даже унаследовав предрасположение, он может не заболеть. Если он будет расти и жить спокойно, без психических травм... А кто из нас живет спокойно, без травм в этом мире, где над тобой и твоими родными постоянно висит угроза истребления? - зло оборвал он себя и ясно-ясно увидел лицо сына с ямочками на щеках. Правая половина лица была немного больше левой. Ассиметричное, диспластичное", - вспомнил он слова из учебника психиатрии и оцепенел от ужаса.