Игорь Росоховатский - Повод для оптимизма

- И остальные люди согласились с ними? - спросил космонавт, сидевший рядом с Маасом.

- Далеко не все, - ответил я. - Пришлось выдержать упорную борьбу. Наконец новая партия победила в моей стране и еще в нескольких странах. Но зато в других государствах поднялся страшный шум.

"Мой бог, если бы они могли к тому же проникнуть в Тайну!" - подумал я, продолжая рассказывать:

- Всех нас, кто стремился к справедливости и порядку, обвинили в самых тяжких преступлениях. Даже мои опыты по изучению мозга они объявили преступными. Вспыхнула война...

- Разве война может что-то решить в споре?

- В том-то и дело, что нет, - согласился я. - Мы проиграли войну, нашу партию в родной стране объявили вне закона. Но основа нашего учения осталась. Порядок, к которому мы стремились, - господство сильного существует в природе. Желание повелевать другими живет в каждом человеке. Этого наши враги не могут выкорчевать. Потому они так стремятся меня уничтожить, чтобы сохранить в тайне результаты моих работ. Если бы я попал в их руки, меня всяческими средствами заставили, бы отречься от моих работ, признать их ошибочность...

- Что значит "всяческими средствами"? - снова спросил сосед Мааса. Почему-то он не нравился мне все больше и больше. Может быть, причиной был тембр его голоса.

- "Всяческими" - это когда не останавливаются ни перед чем, лишь бы добиться желанного результата. Применяют психологическое давление, голод, химические препараты, страх смерти, пытки...

- Ужасно! - воскликнул Маас, будто нервная дамочка. - Неужели на вашей планете еще не изжиты такие жестокие методы подавления свободы личности?

- Если бы вы приземлились, то на себе узнали бы, что такое принуждение, - уверенно сказал я.

- Ну, нас принудить невозможно, - улыбнулся Маас.

- Но во всяком случае вас не оставили бы в покое. Одно государство пыталось бы использовать вас в борьбе со своими соседями, одна партия против другой. Так продолжалось бы до тех пор, пока вы либо потеряли бы ориентацию и отказались от своих принципов, либо возненавидели бы какую-нибудь группировку, либо поверили лживым призывам к гуманности и решили наказать зло. Пожалуй, в первую очередь вас попытались бы настроить против меня и моих товарищей, ведь нас меньшинство, мы сейчас слабее...

- Мы не помогаем сильным в борьбе против слабых, - твердо сказал Маас.

- А слабым - против сильных? - спросил я. - Нам вы поможете?

- Нет, - так же твердо сказал Маас. - Мы не помогаем меньшинству против большинства.

- Удобная позиция, - ответил я таким тоном, чтобы он понял, что я имею в виду. - Кому же вы помогаете?

- Прогрессу.

- Но прогресс может идти разными путями и в разных направлениях.

- В конечном счете у него лишь одно направление.

Мой бог, опять эти проклятые слова, которые любил Генрих, - "в конечном счете"...

- В таком случае соберите истинных слуг прогресса - крупнейших ученых, мудрецов и философов - и помогите им стать во главе человечества.

- Ты готов указать их? - спросил Маас.

- Готов.

Выражение его лица изменилось, и я понял, что опять свалился в яму-ловушку. Маас укоризненно сказал:

- Но ведь тогда мы совершим ошибку, от которой ты предостерегал, окажемся втянутыми в вашу борьбу.

Я ошибся в нем с самого начала. Он был гораздо хитрее, чем казался на первый взгляд. Меня обманули его глаза. Почему я поверил им? Разве в своей жизни не навидался каких угодно доверчивых и наивных глаз, которые на деле неизменно оказывались обычной маскировкой? Или меня снова подвела невезучесть, на которую я забыл сделать поправку? Все же я попытался бороться:

- Вы поможете правому и благородному делу, поможете прогрессу.

- Правое дело не должны насаждать инопланетяне, - мягко сказал Маас. К тому же, когда они не знакомы с условиями развития данного общества.

- Вы просто не хотите вмешиваться! - с горечью вскричал я. - Но ведь так называемое невмешательство - только ширма. Оно молчаливо поддерживает сильного против слабого, подлого против честного, хитрого против бесхитростного. Вот чего стоит ваше уважение свободы личности...

- Оставим бесполезный спор, - сказал Маас, и я понял, что его не переубедить. - У нас есть правила, которые мы стараемся не нарушать.

Он мельком глянул на одного из товарищей. Я заподозрил, что нарушения правил бывают и у них. Это вселяло надежду. Маас продолжал:

- Однако ты, кажется, убедил меня, что совершать посадку на Землю преждевременно. Тем более, что мы и так задержались в полете. Если пожелаешь, можешь лететь с нами. На нашей планете ты, как представитель Земли, подготовишь будущие контакты с твоей родиной. Если же нет...

- Да! - не колеблясь, сказал я.

- В таком случае разреши нашему биологу осмотреть твой организм пригоден ли он для жизни у нас?

- Пожалуйста.

- Он должен будет проверить системы усвоения энергии, подробно познакомиться с устройством твоего мозга, с особенностями психики. Ведь она может нарушиться в наших условиях, и, думая, что имеем дело с человеком Земли, мы...

- Согласен на все, - перебил я Мааса, уже представляя себя в роли посла человечества. Какие возможности откроются передо мной!

- Тогда отдохни. Биолог придет за тобой. - Маас направился к двери.

Инопланетянин, ранее сидевший за спиной Мааса, пропустил вперед своих товарищей и, прежде чем выйти из каюты, обернулся ко мне:

- Меня зовут Куир, биолог. Я скоро приду. Пока у тебя есть время все взвесить. Ведь на Земле ты оставляешь так много: тех, кто был дорог тебе, с кем ты дружил, кого любил. И оставляешь надолго. Подумай...

Я остался один. Последние слова биолога нисколько не поколебали моей решимости. Я-то хорошо знал, кого оставляю на Земле. Соратников, ставших недругами. Рабов, превратившихся в гонителей. Друзей-предателей. Те, кто не предал меня сегодня, предадут завтра. Семью? Но что такое моя семья?

Жена? Типичная самка, изображающая примерную супругу. Я давно знал, что она изменяет мне, и не очень осуждал ее, понимая, что неудачнику не может достаться иная жена. Да и сам я не оставался в долгу и не упускал минутных радостей, которые иногда подбрасывала судьба.

Буду ли я скучать по детям?

Они росли достаточно эгоистичными, чтобы любить меня ровно на столько, сколько благ я им мог предоставить. А после войны я не мог им дать ничего. Хорошо еще, если то, что они говорили обо мне представителям прессы, вынужденные признания, а не запоздалая искренность.

О ком же еще я мог бы пожалеть? О Рексе? Но верный пес заколот солдатом. Я вспомнил безымянную могилку Рекса, и сердце сжалось. Это было существо, действительно любившее меня. Собачья любовь - высшее, а может быть, и единственное проявление истинной любви. У него были острые и очень чуткие уши, умные и преданные глаза - карие, с искринками. Светлое пятно на широкой груди. Всякий раз, подходя к дому, я твердо знал, что он, лежа на ковре, настораживает уши и подымает голову, интуитивно чувствуя мое приближение. Его глава радостно вспыхивают, хвост начинает весело стучать по ковру.