Айзек Азимов - Камешек в небе. Звезды как пыль

— Ну что ж, Арбен… — Глаза ее вдруг сделались яркими, и тревога покинула их. — Если ты действительно думаешь… я надеюсь, что это правда… тогда он должен быть пришельцем извне. Он не может быть землянином.

— Что ты хочешь сказать этим «не может»? Еще более смехотворное предположение. Зачем человеку из Империи являться именно сюда, на Землю?

— Не знаю, зачем! Хотя нет, знаю: может быть, он совершил преступление. — Собственная фантазия захватила ее. — Почему бы и нет? Это имеет смысл, Земля была бы естественным местом для укрытия. Кто бы подумал искать его здесь?

— Если он пришелец извне… А какие у тебя есть основания так думать?

— Он ведь не знает языка, правда? Уж в этом можешь мне поверить. А ты смог что-нибудь понять? Так что он, должно быть, явился из самого удаленного уголка Галактики, который отличается странным диалектом. Говорят, что люди с Фомальгаута постоянно упражняются в новом языке, чтобы быть понятыми при имперском дворе на Транторе… Но неужели ты не понимаешь, что все это означает? Если он чужой на Земле, то у него нет регистрации в Цензорном отделе, и он с радостью избежит этого отчета. Мы сможем использовать его на форсе вместо отца, и снова нас будет трое, а не двое, чтобы получить тройную долю в следующем году… Сейчас он даже смог бы помочь нам с жатвой.

Она с беспокойством посмотрела на мужа — лицо его хранило выражение неуверенности. Он долго молчал, потом сказал:

— Ладно, идем-ка спать, Лоа. Поговорим завтра, при дневном свете, когда все покажется более разумным.

Шептания прекратились, свет погас, и сон вошел в комнаты дома.

На следующее утро Грю сказал:

— Ваши неприятности, Арбен, конечно же, обязаны тому факту, что я зарегистрирован как рабочий, так что доля продукции рассчитывается из числа трех. Я устал причинять вам неприятности. Вот уже два года, как я живу дольше положенного времени. И довольно.

Арбен пришел в замешательство.

— Да нет, речь совсем не об этом. Я вовсе не намекал, что ты причиняешь нам неприятности.

— Но, в конце концов, какая разница? Через два года появится Цензор, и мне все равно нужно — будет уйти.

— По крайней мере у тебя будет еще два года книг и отдыха. Зачем от этого отказываться?

— Потому что другие отказываются. А как насчет тебя и Лоа? Когда они придут за мной, то и вас тоже заберут. Каким же нужно быть человеком, чтобы прожить два паршивых года за счет…

— Прекрати, Грю. Мне не нужны причитания. Мы много раз говорили тебе, что собираемся сделать. Мы заявим о тебе за две недели до Цензора.

— И обманете доктора, я полагаю?

— Мы подкупим доктора.

— Гм… А этот новый человек… он удвоит вину. Вы и его собираетесь скрывать.

— Мы его освободим. Ради Космоса, зачем беспокоиться об этом сейчас? У нас еще есть два года. Что мы с ним будем делать?

— Чужак, — пробормотал Грю. — Он пришел и стал стучать в дверь. Он из ниоткуда. Он говорит так, что ничего нельзя понять… Не знаю, что и посоветовать.

Фермер сказал:

— Он действует как безумный. Он как будто до смерти напуган. Он не может причинить нам зла.

— Напуган, а? А что, если он слабоумный? Что, если его бормотание вовсе не иностранный диалект, а болтовня безумца?

— Вряд ли такое возможно, — сказал Арбен, однако тревожно пошевелился.

— Ты говоришь так, потому что хотел бы его использовать… Ладно, я скажу тебе, что делать. Забери его в город.

— В Чину? — Арбен был в ужасе. — Это бы все испортило.

— Вовсе нет, — спокойно ответил Грю. — Беда с нами, вы не читаете газет. К счастью для этой семьи, и их читаю. Случилось так, что Институт Атомных Исследований придумал прибор, который должен облегчить для людей процесс обучения. В воскресном «Спилммент» была целая страница об этом. И им нужны добровольцы. Возьми этого человека. Пусть он будет добровольцем.

Арбен решительно покачал головой.

— Ты с ума сошел. Я не могу сделать ничего подобного, Грю. Прежде всего они спросят о его регистрационном номере. То, что его нет, только наведет на подозрения и заставит провести дальнейшее расследование. И они обнаружат тебя.

— Нет, не обнаружат. Вы все ошибаетесь, Арбен. Причина, по какой институту нужны люди, в том, что машина для их обучения — пока что эксперимент. Возможно, она убила нескольких людей, поэтому я уверен, что вопросов не будет. А если чужак умрет, то его отсутствие, возможно, будет не большим, чем сейчас… Ну-ка, Арбен, дай-ка мне ручной проектор и поставь отметку на бобину шесть. И принеси мне газету, как только она придет. Хорошо?

Когда Шварц открыл глаза, было за полдень. Он ощутил будоражащую сердце боль от того, что жены нет рядом и она не будит его, — знакомый мир потерян…

Однажды, раньше, он уже испытывал подобную боль. И воспоминание о ней захватило мозг, сделав реальной давно забытую сцену. Вот он сам, молодой, стоит у заснеженной деревни… приближаются сани… в конце его путешествия будет поезд… а потом огромный корабль…

Всепоглощающий огромный страх потери знакомого мира, страх, который некогда охватывал его, двадцатилетнего, эмигрирующего в Америку.

Ощущение было слишком реальным. Оно не могло быть сном.

Он вскочил, так как свет за дверью мигнул и погас, а затем прозвучал баритон непонятно что говорившего его хозяина. Потом дверь открылась и появился завтрак — овсяная каша. Он не узнал ее по виду, но вкус был похожим. И молоко.

Он сказал:

— Спасибо, — и энергично кивнул головой.

Фермер проговорил что-то в ответ и взял рубашку Шварца со спинки стула. Он тщательно изучил ее, обратив особое внимание на пуговицы. Потом вернул ее на место и отвел в сторону скользящую дверь стенного шкафа. Шварц в первый раз обратил внимание на теплое молочное свечение стен.

— Пластик, — пробормотал он сам себе, используя это многозначительное слово со всегдашней уверенностью неспециалиста. Потом он заметил, что в комнате нет углов, — стены переходили одна в другую плавными кривыми плоскостями.

Но другой человек держал перед ним предметы и делал жесты, смысл которых не оставлял сомнения. Шварц явно должен был вымыться и переодеться.

Он повиновался. Только он не нашел ничего такого, чем можно было бы побриться, и не сумел облечь свое желание в более вразумительную форму. Шварц поскреб седую щетину пальцами и продолжительно вздохнул.

Его отвели к маленькой вытянутой двухколесной машине и жестами велели залезть в нее. Земля под ним покачнулась, и пустая дорога побежала мимо в обоих направлениях и бежала до тех пор, пока низкие сверкающие белые здания не возникли перед ним, а и ними, еще дальше — сверкающая голубая вода.

Он указал вперед.

— Чикаго?

Но последняя надежда, еще тлевшая в его душе, теперь угасла, ибо он, конечно же, не видел ничего, что напоминало бы этот город.