Джек Скиллингстед - «Если», 2008 № 10

Она кивнула.

— Ты — единственный бард, — согласилась она, — мой бард. Ты сделал все, что мог. Все, что нужно. А значит, теперь я могу забрать тебя. Пойдем же. Мне страшно… Эти ваши страшные машины… Я заберу тебя в такое место, где их нет! Где тебя никто не найдет! У нас с тобой так мало времени!

Он покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Я бард.

— Ты храбрец, — она провела ладонью по его лицу, прощаясь, — ты мой бард и ты храбрец. Когда устанешь воевать, просто садись в лодку… бард знает путь к запретному острову… только бард и знает его. Садись в лодку, вспомни меня, вспомни нашу поляну… И ты придешь туда. Только поторопись, королева умирает.

Она взяла его за плечи маленькими ладонями, повернула и легонько подтолкнула в спину.

— Иди, — сказала она. — Иди и помни — королева скоро умрет.

Когда он обернулся, поляна погасла…,Не было ни цветов-тройча-ток, ни золотоглазок… Только зелень и тьма.

«Такая прекрасная, — думал он, — нечеловечески прекрасная… вообще нечеловеческая.

Ее лицо в моих ладонях — точно полные ладони чистой холодной воды, в которой играет солнце.

Какую песню я спою ей, ах, какую песню!»

Черная фигура выдвинулась из тьмы, и он вздрогнул. Потом понял.

— Ты следил за мной, Ингкел?

— Я всегда слежу за тобой, — сказал Ингкел. — Так мне велел Элата.

— Элата мертв.

— Да, — согласился Ингкел, — Элата мертв. Но я жив. Быть может, ты вздумаешь бежать. Быть может, ты вздумаешь уйти к своим. Ты предал своих, предашь и нас.

— Я никого не хотел предавать, Ингкел. Это помимо меня. Но сейчас это не важно.

Они шли бок о бок по пустой тропе с погасшими цветами-тройчатками.

— Видел самолеты? — спросил Фома.

— Да.

— Будет война.

— Да, — сказал Ингел, — будет война. Мы все умрем.

— Ингкел, — терпеливо сказал Фома, — это война. Сначала они ударят с воздуха. Потом зачистят оставшихся. Никто не уйдет.

— Значит, мы умрем, — сказал Ингкел. — Спой нам. Спой нам песню сбора. Спой песню боя.

Он повернул к Фоме спокойное, улыбающееся лицо.

— Ингкел, они вот-вот ударят.

— Ты боишься? — Ингкел презрительно улыбнулся. — Я заслоню тебя своим телом!

Кэлпи в своем древесном убежище смеялись и переговаривались, заряжали самострелы и правили острия копий. Балор улыбнулся и помахал ему рукой.

— Мы зажгли огни, Фома! Мы наконец-то зажгли костры! Смотри, смотри!

Кругом в листве горели огни, почему-то цветные, словно фонарики на елке… Или это голоса и смех кэлпи окрасили их в разные света?

— Вы что, — спросил Фома, — с ума сошли?

— Но предстоит битва! Великая битва! А пока она еще не началась, мы проведем время в веселье и отваге, Фома! И ты споешь нам!

«Я человек, — думал Фома, — я понимаю то, чего не понимают они! И я фомор. Я знаю то, чего не знают люди. Я сумею. Я справлюсь. Надо только подобрать правильные слова».

— Я спою вам, — сказал он. — Передайте всем. Я спою. Только всем гнездам. Сразу.

— Это хорошая мысль, Фома, — одобрил Балор. — Соберемся все вместе, пока нас не убили. Ты будешь петь о нашей храбрости?

— Я буду петь о любви, — сказал Фома. — О жизни и о любви.

— Наверняка, — сказал Балор, широко улыбаясь, — наверняка ты сложишь прекрасную песню!..

…Он плыл, закрыв глаза. Так почему-то было легче.

Легкое эхо от плеска волн о борта его лодки, от ударов шеста о воду, от шелеста листьев над головой соткало сложную картину из теней и света. Запретный остров под закрытыми веками казался четче, чем наяву — корзинка цветов и листьев, торчащая из воды. Он открыл глаза.

За спиной, точно поплавки, качались лодки, присоединялись еще и еще, выныривали из темноты, точно хищные остроносые рыбы — все фоморы из всех гнезд, сколько их было, собрались здесь послушать песню. «О боже, я и не думал, что их столько. Их же тысячи!»

И тут он услышал зов.

Зов был таким ясным и четким, словно кто-то окликнул его по имени.

Он осторожно шестом развернул лодку носом вдоль рукоятки Большого Ковша.

Лодки за его спиной тоже чуть развернулись, едино и слаженно, точно стая черных рыбок.

И он увидел остров. По сравнению с тем, что он себе представлял, он словно бы немного вырос. Вода вокруг него была чистая и спокойная. Он обернулся и увидел лодки кэлпи.

Дальше, за лодками, небо горело.

Больше ничего, только пурпурное небо, отозвавшееся у него в голове тяжелым медным звоном, но он видел. Горело изящное убежище кэлпи в плавнях, горели бревенчатые настилы и лесенки, рыбы всплывали белыми брюхами вверх, птицы носились по небу, точно пылающие лоскуты тряпья, ондатры выбирались на берег и безуспешно пытались отчистить слипшуюся шкурку, листья ивы сворачивались в бурые свитки, и прежде чем заняться пламенем, на них проступали огненные письмена на неведомом языке.

И катился в туче брызг, точно огромное блестящее черное колесо, в боли и ярости кусая себя за хвост, выпрыгивал из воды в тщетной попытке спастись страшный водяной конь.

Но здесь было тихо. Вода плескалась о белую полоску берега. Он обернулся и крикнул:

— Ждите здесь! Все ждите здесь!

И высоко поднял свою арфу, чтобы все увидели ее.

— А-а-а! — крикнули кэлпи и ударили древками копий в днища своих лодок. И только Ингкел, чья лодка шла бок о бок с лодкой Фомы, крикнул:

— Куда ты нас привел?.

— Туда, где нет войны, — сказал он и соскочил в воду. Вода завертелась у его колен, с чистого твердого дна поднялись облачка мути.

Он по-прежнему держал арфу высоко над головой, чтобы она была видна всем.

— Оставайтесь здесь! — крикнул он, и арфа ответила грозным рокотом. — Оставайтесь здесь. Я привел вас в убежище! Дельта горит!

— А-а-а! — закричал фоморы. — Ты умный и хитрый! Ты привел нас, чтобы переждать огонь! Они убили нашу Дельту! Нашу Дельту! Мы отомстим!

Он вновь попытался пересчитать лодки, но лодки плясали на воде, и он все время сбивался. Сколько их? Пятьсот? Тысяча? И в каждой — по двое кэлпи, и все собираются мстить!

«Ничего, — подумал он. — Я бард».

И тут он увидел ее. Она стояла на пригорке, поросшем бледной травой, и стайка золотоглазок вилась вокруг ее лица.

— Хорошо, что ты пришел, любовь моя, — сказала она тихо, но он услышал ее голос так отчетливо, словно он прозвучал прямо у него в голове. — Я позвала тебя, и ты пришел! Но зачем ты привел весь мой народ?

— Дельта горит, — сообщил он.

— Дельта горела не раз, — равнодушно ответила она.

— Но твой народ… он мог погибнуть. Никакой честной войны. Никогда не будет никакой честной войны, понимаешь?

— Честная война, — пробормотала она и подошла ближе, и он увидел, что ее трясет, и слезы повисли у нее на ресницах, — нечестная война… Какая разница сейчас?

— Что такое? — Он обнял ее за плечи, и плечи эти вздрагивали у него в ладонях.