Морис Ренар - Доктор Лерн, полубог

— Эй, мой друг, остановись, — ты убиваешь самого себя!..

Мое сумасшествие испарилось. Завеса спала с моих глаз. Я увидел:

Красавица, пришедшая в себя, сидела на земле, смотрела широко раскрытыми глазами и ничего не понимала. Помощники следили за мной, спрятавшись за деревья; а Лерн, нагнувшись над моим бледным и истоптанным телом, приподнимал ему голову, из которой сочилась кровь из большой круглой раны.

И это я — я сам — сделал эту непростительную глупость — разрушить свое собственное тело…

Профессор, ощупав и осмотрев раненого со всех сторон, сообщил свой диагноз:

— Одна рука вывихнута; три ребра сломаны; ключица и левая берцовая кость сломаны: от этого оправляются… Но удар рогом в голову будет посерьезнее… Гм… Мозг поврежден — дело плохо. Ему уж никто не поможет. Через полчаса finita la commedia…

Я принужден был опереться плечом о дерево, чтобы не упасть. Значит, мое тело, из отечеств — отечество, умрет через полчаса. Все кончено… Изгнанный из своего уничтоженного мною же жилища, я сам же и уничтожил первое и самое главное условие моего избавления. Все кончено… Даже сам Лерн ничего не мог поделать, он сознался в этом… Через полчаса… Мозг поврежден… Но… но… этот мозг… ведь он мог…

Наоборот. Он все мог сделать!..

Я приблизился к нему. На карте стоял мой последний шанс.

Дядя, повернувшись к молодой женщине, грустно говорил ей:

— Крепко же ты должна была его любить, чтобы даже под такой оболочкой он был тебе мил… Бедная моя Эмма, значит, я уж, действительно, совсем тебе не по нраву, если ты мне предпочитаешь даже такого кретина.

Эмма молча плакала, закрыв лицо руками.

— Как она его крепко любит, — повторял Лерн, оглядывая нас поочередно: грешницу, умирающего и меня. — Как она его сильно любила.

Вот уже несколько минут, как я скакал и прыгал около дяди, извлекая из своего горла странные звуки, стараясь передать дяде свои мысли. Но он был всецело занят своими. Не обращая никакого внимания на то, что его мрачный, взволнованный вид таит в себе какую-то скрытую борьбу между его интересами и страстью, я, думая только о неминуемой опасности, предотвратить которую только Лерн в состоянии, удвоил свои выходки.

— Да, твое желание мне вполне понятно, Николай, — сказал наконец дядя. — Ты хочешь сказать, что охотно возвратил бы свой мозг его первичной покрышке, что может ее спасти, так как ты лишил ее возможности пользоваться мозгом Юпитера, который ты уничтожил… Ну, что же… Пусть будет так…

— Спасите его! Спасите его! — умоляла моя прелюбодейная любовница, которая поняла только, что речь шла о спасении. — Спасите его, Фредерик, и я клянусь вам, что никогда больше не буду стараться увидеться с ним…

— Довольно! — сказал Лерн. — Напротив, теперь надо будет любить его всеми силами души. Я не хочу больше тебя огорчать. К чему понапрасну бороться со своей судьбой?

Он подозвал своих помощников и отдал им несколько кратких распоряжений. Карл и Вильгельм подняли и понесли в лабораторию хрипевшего Минотавра. Иоанн отправился туда же бегом.

— Schnell! Schnell! — кричал профессор, — и добавил: — Торопись, Николай, беги за нами.

Я повиновался, но мои чувства раздвоились: я радовался тому, что снова вернусь в свое тело и в то же время боялся, как бы оно не умерло до операции.

Операция удалась блестяще.

Но так как, ввиду спешности ее, я был лишен предварительной подготовки к наркотизации, я под парами эфира пережил хотя и поучительный, но все же мучительный сон.

Мне снилось, будто Лерн, шутки ради, вместо того, чтобы вернуть мне мое тело, заключил мой мозг в тело Эммы. Что за чистилище находится в ее оболочке! Я завидовал тому времени, когда был быком. Мою душу обуревали нервные расстройства и буйные инстинкты, которые не давали мне ни минуты покоя. Вполне естественное желание, сильнее моей воли, руководило всеми моими поступками, и я чувствовал, что мой мужской мозг очень слабо противится ему. Конечно, мне пришлось столкнуться с исключительным темпераментом, хронической болезнью которого было чувство любви, но все же, если внимательно присмотреться к нормальному поведению мужчин и к могуществу власти Венеры над женщинами, сколько бы вышло из вас, мои братья, если бы вы переменились своими мозгами с женщинами, порядочных девушек и сколько простых потаскушек…

А может быть, что эфир плохой профессор гинекологии и что мои грезы ввели меня в заблуждение. Потому что все это оказалось вздорным кошмаром. Весьма возможно, что и продолжался-то он всего какую-нибудь четверть секунды и был вызван прикосновением зазубрившегося зуба пилки или острия плохо наточенного ланцета.

Пунцовые лучи заходящего солнца освещают прачечную. Опуская глаза, я вижу кончики своих усов.

Это возвращение в жизнь Николая Вермона.

И в то же время это конец существования Юпитера. В глубине комнаты разрубают на куски эту черную массу, в которой я жил. На дворе собаки уже грызутся, оспаривая друг у друга первые куски, брошенные им Иоанном…

Сломанная нога болит… ключица тоже дает себя знать… Я вооружился терпением.

Лерн ухаживает за мной. Он очень радостно настроен. Впрочем, чего же удивляться? Разве он не примирился со своей совестью? Разве он не искупил своей вины предо мной? У меня не хватит даже смелости сердиться на него… Мне даже кажется, что я в долгу перед ним!..

Насколько правдиво изречение, что нет вещи более похожей на благодеяние, чем добровольное исправление причиненного вреда!

Когда я был в шкуре быка, я дал себе клятву, если мне удастся принять свой первоначальный вид, немедленно ехать с Эммой или без нее, но бежать во что бы то ни стало. А между тем осень уже приходила к концу, а я все еще не покинул Фонваля.

Происходило это потому, что со мной обращались теперь совершенно иначе, чем прежде.

Прежде всего, я располагал своим временем по своему усмотрению. Я воспользовался этой свободой для того, чтобы немедленно отправиться на лужайку и изгладить на ней всякие следы моего пребывания там. Благоволивший ко мне Бог устроил так, что никто не приходил туда за время моего буколического стажа на пастбище, и ни один из обитателей Фонваля не заметил, что я осквернил кладбище. Но все же было очевидно, что либо переменили место кладбища, либо вивисекции подвергались такие маленькие животные, что от них ничего не оставалось, либо опыты над перемещением личностей были совершенно оставлены дядей.

Между прочим, должен отметить, что, приводя кладбище в порядок, я отметил факт, который снял с моей души большую тяжесть. Я все время боялся, не заключена ли душа несчастного Клоца в тело какого-нибудь тщательно скрываемого животного? Но внимательный и подробный осмотр его трупа рассеял мои сомнения по этому поводу. Мозг мертвеца находился в глубине черепной коробки; даже можно было еще рассмотреть глубокие и многочисленные извилины его. Количество и глубина их несомненно доказывали человеческое происхождение этого мозга, так что, — благодарение небу! — речь могла идти только о простом и невинном убийстве.