Михаил Тырин - Новогодний Дозор. Лучшая фантастика 2014 (сборник)

– Что ж, ваше право, – сказал он, отдавая ей пачку. – Должен заметить – преинтересное чтение, хотелось бы его обсудить. Вы как предпочтете, здесь или прислать вам повестку?

Женщина презрительно фыркнула и торопливо засунула письма в сумочку.

– Если вас интересует смерть профессора – так я сама узнала о ней из газет, – сказала она.

– Давняя любовь, понимаю, – кивнул Тарасов. – А ведь я вас помню. До революции я был вхож в теософское общество, там мы и познакомились.

– Москва так и осталась большой деревней, – с досадой процедила женщина.

– Вы Марина Тавриди, и, помнится, были известным медиумом. Вас рекомендовали как женщину крайне привлекательную и очень опасную. Я рад, что злые языки ошибались.

– А вы, значит, теперь служите большевикам?

– А вы чем промышляете, гадаете кухаркам на картах?

Побледнев, Марина хлестнула Тарасова перчатками по лицу. Тот чуть отклонился, улыбнулся криво:

– Теперь я вижу, что вы действительно опасны. Скольких несчастных поклонников вы насмерть забили тряпками?

– Вы отвратительны! – крикнула Марина и ударила снова. Тарасов, усмехаясь, схватил ее за плечо, приблизил лицо к лицу. – Уйдите, вы мне отвратительны, – повторила Марина шепотом. – Пожалуйста, уйдите… не смейте… ооо…

– «Мне снилось, что я вновь на «Туна Томини», – проговорил Тарасов. – Вам снилось… Признаться, я думал, что вы всего лишь интересничаете, рассказывая о своих путешествиях на Восток.

– Я никогда не интересничаю, – холодно ответила Марина, поправляя чулки. Тарасов расхохотался.

– Вы действительно меня не помните? Нет, правда?

– Что вы…

– Шестнадцатый год. Я был влюблен, я был вашим поклонником, вашим адептом, я рыдал по ночам над вашими стихами – вы были неплохой поэтессой, Марина. Но в вашем сердце – гниль и разложение… Вы открыли передо мной обаяние зла. Вы рассказали мне о счастье погружения в глубины кровавого ужаса, о сладости разрушения, о красоте тления, о счастье беспредельной свободы, что дает нам тьма… Вы упрекаете меня в том, что я служу большевикам! – Тарасов снова горько рассмеялся. – А я всего лишь слишком хорошо усвоил ваши уроки. Ведь это вы, вы толкнули меня в ряды заговорщиков!

– Вы тряпка и истерик, Тарасов.

– Да, я тряпка. Я ужаснулся тому, что увидел. Я ловлю воров, убийц и налетчиков, чтобы хоть как-то искупить то, что мы натворили в семнадцатом, хотя честнее было бы – изловить и поставить к стенке самого себя… А где вы были в это время, Марина? Отсиживались за границей? Состояли любовницей какого-нибудь комиссара? – женщина бросила быстрый взгляд на сумочку, и Тарасов хлопнул себя по лбу. – Ну конечно, профессор! Светило молодой советской науки! Усиленный паек, охрана, площадь… Кстати, почему вы убили его? И, главное, – как?

– Вы хотите меня арестовать? – улыбнулась Марина и достала пудреницу. Прошлась пуховкой по и без того бледным, матовым щекам. – Вы же любили меня!

– Я вожделел вас, – поправил Тарасов. – А арестовать я вас пока не могу, мне ордер не дадут.

– Ну и прекрасно, – усмехнулась Марина. – Наденьте штаны, Тарасов, за дверью толпятся пролетарии, вряд ли они станут деликатничать.

Она распахнула дверь и вышла. Тут же в квартиру просунулся толстяк с висячим носом, восторженно повел глазами:

– Да тут одна прихожая метров десять! А вы, товарищ, уже здесь проживаете? – встревожился он, заметив Тарасова.

Тот только плюнул и запрыгал на одной ноге, натягивая брюки.

Тарасов вышел на улицу, удивленно заморгал на весеннее солнце. В голове гудело. Он медленно размял папиросу и закурил, пытаясь собраться с мыслями. Итак, что он знает? Профессор либо убит, либо умер от сильного душевного потрясения. Его рабочие бумаги пропали, лаборатория уничтожена, помощник погиб – вот тут уже пахнет настоящим убийством. Панкевич знает больше, чем говорит; возможно, он тоже втянут в дело, скорее всего – напуган и пытается выкрутиться. Любовница профессора – женщина, про которую в мистических кругах Москвы ходили слухи, мрачные даже по самым декадентским меркам. Черт возьми, да он ввязался в это дело лишь потому, что узнал ее тогда, на бульваре! Что он хотел, на что надеялся, – наказать эту женщину, отомстить ей? Пожалуй, да… Но ведь для этого надо поймать ее за руку.

Судя по прочитанному отрывку письма, их с профессором связывали не только чувства. Марина что-то знает, возможно – знает все, но никаких улик против нее нет. Арест, допрос? Чтобы заставить ее говорить, понадобится время, а Тарасов чувствовал, что надо спешить. Он хмуро улыбнулся. Предчувствий у него не было с тех пор, как он оставил общество мистиков ради компании социалистов. И вот – снова. Сначала – Марина, потом – предвидения… Он затянулся табачным дымом и прикрыл глаза; пальцы еще хранили аромат гвоздики, которым были пропитаны письма. Огромный механический зверь, жадно пьющий топливо… ужас из глубин…

– И ходют, и ходют, – раздался под ухом дребезжащий голос. – Помер ужо, а они все ходют.

Тарасов с интересом уставился на дворника. Тот стоял, опираясь на метлу, и задумчиво кивал каким-то своим мыслям.

– Кто ходит? – спросил Тарасов.

– Да дамочка эта, – с готовностью ответил дворник. – Если хотите знать – это она профессора до ящика и довела.

– Как это?

– Да заездила насмерть! – дворник мечтательно пожевал губами. – Или вот цыгане.

– Цыгане?

– Приходили давеча цыгане к профессору, так он сразу после этого и помер, а здоровый человек был! Зуб даю – сглазили.

Дворник старательно сплюнул через плечо. Тарасов подобрался, не веря своей удаче.

– Да все вы врете, дядя, – сказал он.

– Зуб даю! Пришли двое, дед старый слепой, и с ним парень, под ручку того вел. Я их гнать со двора – а они мне: мы к профессору, о как! Я уже собрался милицию звать, да тут сам профессор в окошко выглянул – пропусти их, говорит, Матвей, это мои гости… Гости! Таких на порог пусти – греха не оберешься!

– А скоро ли он помер-то после того?

– Так почти сразу же ж; они и сглазили. Я вечером заглянул спросить, может, дровишек надо или еще что, а профессор-то уже мертвый лежит!

– Понятно, – проговорил Тарасов.

– Или вот эта дамочка…

– Да, я понял, – сказал Тарасов и бросился прочь со двора. Надо было срочно разыскать Панкевича; пусть он ни в чем не признается – только бы сказал, где искать табор…

– Как это вам – быть мертвым? – спросил старый цыган.

– Не знаю, – пожал плечами Ларин, вороша угли костра. – Странно. Легко.

– Свободно…

– Да.

– Я знаю. Я умер много лет назад, – Ларин бросил на старика быстрый взгляд. Тот сидел, обратив незрячие глаза на что-то, ведомое только ему; пергаментная кожа пахла табаком и сухими пряностями. – Мои соплеменники решили, что я слишком долго живу. Мне пришлось.