Петко Тодоров - Детские ладошки

— Конечно, все это плод расстроенного воображения, — со вздохом признался он себе. — Стоило одну ночь провести без патрона, и вот, пожалуйста, хоть хорони себя!

Воспаленный мозг услужливо нарисовал ему картину: скрежещущие зубчатые колеса медленно, с наслаждением перемалывают время, его нервные клетки, вгрызаются в истерзанное тело, выбрасывая кровавое месиво — останки директора Национальной библиотеки поэзии.

Все это началось накануне вечером, часам к семи. Вначале до него донеслась песенка, распеваемая сотней глоток на разных языках и рассказывающая о разных эпохах, рекламирующая пляжи, на которых после отлива остаются гирлянды водорослей, крабы, разбитые судьбы людей. Потом к звукам песенки примешался звон битого стекла, рычание бетономешалок и ровный гул печатных станков величиной в статуи с острова Пасхи. Невидимые ему люди о чем-то спорили, ругались, скандалили, что-то невнятно бормотали, одним словом, обрушивали на него какие-то обломки общения, сводящие с ума своей фрагментарностью и, по его рассуждению, совершенной бессмысленностью.

Поднимаемый ими шум не был приглушен теми изоляционными средствами, которыми был напичкан его кабинет. Такие же средства имелись и в его квартире, однако как только патрон вышел из строя, полифоническое поле Дампера изменилось и уже ничто не могло помочь. Все звуки доносились в своей первозданной чистоте. Жена и дочь постоянно брякались в обмороки. Звонить в больницу было бесполезно — там его голос прозвучал бы не членораздельнее раскатов грома. В таких случаях медицина умывала руки. Сесть за руль аэромобиля в таком состоянии мог только самоубийца. Не до конца изученные эффекты Дампера грозили непредсказуемыми последствиями. Нечего было думать и о том, чтобы сходить в гости к родственникам или друзьям, из-за гула в ушах общение с ними превратилось бы в пытку. Он почувствовал себя изгоем в этом мире. Упав ничком на ковер, он ждал, когда противошумовые спутники освободят его от этого кошмара, хотя и знал, что это произойдет только на вторые сутки.

На то, чтобы вырваться из этого ада, ему будут отпущены считанные минуты.

Он катался по полу как паралитик, чувствуя, что помимо воли весь превращается в слух. «Ага, — говорил он себе. — Это сверхзвуковой самолет. Двадцать мотоциклов, достаточно, чтобы разбудить население всего государства. Плачет младенец. Ясно, семья живет в дешевеньком жилище. А эти ругаются, интересно, из-за чего? Это мультисинтезатор. А вот заговорили пулеметы. И вроде как гаубицы. Так-так, это уже похоже на взрыв в Хиросиме. Хлопанье дверей. Спускают воду одновременно в сотнях унитазов. Барабаны. Детский праздник, взрослые на балконах. Стартовали машины на ралли. Работают прессы. Включили компрессоры. Артист перед микрофоном расстегивает молнию на груди — звук такой, словно лежишь между колесами локомотива. Опять кто-то ревет, сопли пускает. Смеются соседи. Включена шлифовальная машина. Лесопилка заработала. Передают дискомузыку. По второй программе идут новости. Стук вилок. Женщина зовет какого-то Жоржа. Старт ракеты…»

Интересно, кто-нибудь еще в Аболидо слышит все это? Ответить себе не смог, голова была набита децибелами вместо мыслей, к тому же звуковая болезнь у каждого протекает по-разному. Действительность могла предложить богатое разнообразие звуков — та, которую ты обнимаешь, могла слышать бульканье в водопроводных трубах, а ты — рев клаксонов, тишину или скрежет танковых гусениц по мостовой. Загадочную роль во всем этом играли такие вещи, как профессия, возраст и характер.

Неожиданно раздался нежный голос скрипки. Это было равносильно тишине, вот она — разрядка в поле Дампера. Кройд нервно захихикал. Когда ему удалось справиться с приступом, от которого заныли голосовые связки, он с удивлением установил, что скрипка продолжает петь, наводняя все вокруг прекрасными, как лунный свет, звуками. Догадавшись, что он уже давно слушает мелодию и может пропустить время разрядки, Кройд вскочил на ноги и бросился на улицу. Чувствуя себя совершенно разбитым, он с трудом передвигал ноги. О том, чтобы воспользоваться своим аэромобилем, не могло быть и речи. Время было без пятнадцати три.

Улицы Аболидо постепенно пустели, отдавая себя во власть дежурных реклам. Лунный циферблат, повисший над перекрестком, напоминал пылающую медузу, перетянутую черным поясом. Не чувствуя холода, Кройд тащился через город. В душе его клокотало чувство благодарности. За жизнь, за царившую вокруг тишину. Пока он к ней не привык, она до боли резала ему слух. Теперь в его воспаленном мозгу оформился план — результат нечеловеческих усилий. Заключался он в том. чтобы провести остаток ночи на улице, а дождавшись восьми часов, из своего кабинета позвонить Халиджу — городской штаб был оборудован противошумовыми фильтрами, поэтому Кройд надеялся, что начальник сумеет разобрать его слова. Сначала он подумал о том, чтобы заявиться в библиотеку пораньше, но потом решил, что слишком ослаб от пережитого и любое даже случайно возникшее в замкнутом пространстве искажение поля может стоить ему жизни.

Сознавать, что к нему вернулось нормальное зрение, он начал только тогда, когда вдруг стал замечать на улицах и других субъектов. Словно во сне они блуждали по городу. Никто ни с кем не пытался заговорить, каждый старался восстановить силы во внезапно наступившей тишине. Молчаливо движущиеся фигуры напоминали кукол. Даже очень зоркому глазу было бы нелегко обнаружить у них черты индивидуальности. То тут, то там мелькали патрули спецподразделений борьбы с шумом, дунапреновые костюмы патрульных казались втрое толще обычного. Они были вооружены воронками, всасывающими в себя мельчайшие частицы шума. Стапен Кройд знал, что в спрессованном виде они поступят затем в специальные контейнеры, выстреливаемые в космос. Другого способа избавиться от них не существовало.

Побродив около часу в компании себе подобных, Стапен Кройд устроился на скамейке в безлюдном парке. Свою ошибку он понял уже через секунду. Тысячи пишущих машинок мгновенно набросились на него и неистово застучали, затрезвонили, заскрежетали. Каждый из этих ударов посылал в нокаут какую-то клетку нервной системы. Привилегией быть абсолютно глухими обладали в его мире только покойники, директор же ничем не отличается от миллионов своих сограждан, обострившийся слух которых регистрировал даже царапанье ногтя по одежде на расстоянии ста метров, достаточно звуку было попасть в одну из бесчисленных Дамперовых впадин.

Собрав остатки воли, Кройд ринулся вон из парка. Шквал звуков отступил. Вновь заструилась мелодия скрипки. Зрение вернулось к нему, в призрачном свете луны он видел выбегающих из переулков на площади несчастных жителей, попавших, как и он, в очередную звуковую ловушку. Несколько раз спасавшиеся от умопомрачения больно толкали его на бегу.