Еремей Парнов - Собрание сочинений в 10 томах. Том 1. Ларец Марии Медичи

Авторское вступление таит в себе множество подводных камней. Никогда не знаешь, какой из них пропорет днище лодчонки, которую ты самонадеянно погнал в открытое море, вместо того чтобы осмотрительно держаться в виду берега. Здесь многое зависит от первой фразы. Упаси Боже начать с личного местоимения. Тут же коварное течение увлечет в такую даль, что и подумать страшно. В лучшем случае получится исповедь, о которой никто не просил, не слишком искренняя к тому же. О панегирике в честь собственной персоны и говорить не приходится: самое последнее дело. Проторенный фарватер биографической хронологии тоже не сулит ничего хорошего. Начинать с отдаленных предков, как это было во времена оны, в наше время смешно. Тем более, если они не записаны в «Бархатную» родословную книгу, а если записаны, все равно никто не поверит. Еще более дурацкая ситуация может сложиться, коли угораздит — бывали такие случаи! — назвать родильный дом, в коем выпало несчастье появиться на свет. Лучше уж вспомнить о родной школе. По крайней мере можно пококетничать по поводу двоек за поведение. Дескать, такой был хулиган, а что вышло! Вышло собрание сочинений, к которому твои мерзкие выходки не имеют никакого отношения. Это этап, если не итог, жизни. От него и надо танцевать.

Впрочем, все связано в этом мире, абсолютно все. Тем не менее мне кажется не совсем достойным говорить о себе, перечисляя удачи и промахи, от которых некуда деться. Так о чем же тогда говорить? О чем?!

Пожалуй, следует позаботиться о формальной стороне дела. Чувство стиля подсказывает, что сюжет придется закольцевать, а раз так, то нужно подумать не столько о начале, сколько о конце. Выйти бывает много труднее, чем войти. Тем и славно кольцо, что в нем, как поется в песне, нет ни конца, ни начала.

Однажды Иван Антонович Ефремов — это было уже незадолго до его смерти — подарил мне зеленый от патины обломок буддийской статуи. Он нашел кисть неведомого божества в гобийской пустыне среди раскаленного бурого щебня. Тонкие бронзовые пальцы, соединясь в кольцо, образовали знак, символизирующий неразрывность причин и следствий.

Благодарная память очень вовремя воскресила давнишний эпизод. Во-первых, представилась возможность помянуть добрым словом учителя, во-вторых, кольцо — универсальная эмблема, способная объять самые разнородные элементы действительности, облегчив тем самым неблагодарную задачу говорить о себе.

Это и знак буддийского закона, и «врата рождения» даосов, и змей алхимиков, олицетворяющий тайну и чудеса превращений, творящая пустота индуистского космоса и физический вакуум, насыщенный нерожденной материей и полями.

Чарлз Сноу когда-то вызвал сенсацию, заявив, что культура окончательно разделилась на естественно-научную и гуманитарную. Видимо, так оно и есть, но для меня они неотделимы друг от друга, и графическим выражением этого единства и взаимоперетекания тоже может служить кольцо, объявшее столь притягательные для меня предметы.

Я благодарен судьбе за то, что, стремясь к искусству, получил тем не менее техническое образование и двенадцать лет проработал в науке как экспериментатор и как теоретик.

Физика и физическая химия дали главное: понимание мироустройства на всех его уровнях. От элементарной частицы до метагалактики, которые, не исключено, тоже смыкаются в бесконечный круг, ибо рождены из единой точки.

Едва ли есть смысл пересказывать содержание романов и повестей, включенных в данное собрание. И уж тем более пытаться их как-то анализировать, истолковывать или перетолковывать. Пусть этим занимаются критики и литературоведы, если, конечно, готовы оказать подобную честь. Еще более странно выглядела бы попытка затронуть вещи, которые по тем или иным причинам остались «за бортом».

Пожалуй, если о чем-то и стоит поговорить, так это жанровые различия и, главное, тенденции, что обусловили тот или иной выбор. Порой такое выходило случайно, порой преднамеренно, но всякий раз где-то за горизонтом маячила заведомо недостижимая сверхзадача. Оглядываясь назад, я вижу теперь, что продвигался — хорошо, если так! — не по прямой, а своего рода витками. Остается только надеяться, что это был путь по спирали, а не гонки в замкнутом круге. Начав с научно-художественной литературы, я довольно плавно перешел к научной фантастике, затем увлекся историей, а когда жизнь позволила собственными глазами увидеть священные камни — древней и древнейшей историей. Затем произошел качественный, опять-таки надеюсь, скачок, и после двенадцати лет перерыва — универсальное, зодиакальное, священное число — фантастика вновь завладела моими помыслами. Но на ином уже уровне. Оставаясь в основе научной, она претерпела нечто вроде алхимической трансмутации. В неразрывном единстве мира и человека на первое место вышла душа человека. Алхимия здесь всего лишь метафора. Стремясь к совершенству и совсем не обязательно достигая его, писатель, подобно искателю философского камня, тоже испытывает известные превращения. Можно возразить, что мудрствование тут не уместно, и единственным движителем перемен является сама жизнь. Пожалуй, я соглашусь с этим, хотя не все так просто.

Какие вещи считать как бы этапными? Право, не знаю. Из потока строк, как и из потока жизни, трудно вырвать что-либо, не нарушив общей взаимосвязи. Тем не менее все же решусь разбить витки на отдельные отрезки. В названной выше последовательности от науки к фантастике, в которой физика, говоря обобщенно, отошла на задний план, а архетип, вместе с коллективным бессознательным (по Юнгу), как бы дал ключ, возможно, мнимый, к тайнам пространства и времени.

Вот нужное слово: тайна! Она-то и влекла меня с самого детства. Даже названия книг, посвященных исследованию основ мироздания, несут на себе фрейдистский отпечаток неутоленного доселе стремления приподнять покрывало Исиды.

«Окно в антимир», «Дальний поиск», «На перекрестке бесконечностей». Мы и вправду стоим на таком перекрестке. Дороги в бесконечно малое и бесконечно большое проходят через мозг, который тщится понять, и сердце, что предчувствует зов запредельности, откликаясь на ритмы Вселенной.

Из романов начальной (шестидесятые годы) поры, совпавшей с расцветом запретной прежде фантастики, я бы назвал «Душу Мира» и «Море Дирака». Рассказы — не в счет, хотя в ряде случаев они и предвосхитили открытия в разных областях науки и техники. Нейтронную бомбу, например. Впрочем, «открытия» слишком сильно сказано. Речь, само собой, идет об идеях. Это единственное, на что способна в этом плане литература.