Кир Булычев - Возвращение из Трапезунда

Разумеется, толпа не отвечала, но несколько оторопела.

Беккер удивился, увидев, какие плохие зубы у адмирала — они, должно быть, его всегда мучают, — даже на расстоянии двадцати саженей видно было, что в верхней челюсти справа остались лишь черные пеньки. Коля не подозревал, что беда адмирала — следствие голодных, изнурительных путешествий в Ледовитом океане.

— Я даю слово офицера и русского дворянина, — кричал Колчак, — что Павел Иванович Фок такой же русский, как и мы с вами! Он происходит из старой дворянской семьи в Пензенской губернии. Там и сейчас живут его родители и невеста. Они не подозревают еще, что осиротели. Они посылали сюда защитника Отечества и честного офицера. А такие, как вы, затравили его и довели до самоубийства!

Толпа молчала, но за этим скрывалось глухое рычание, почти беззвучное недовольство пса, которого порет хозяин, а пес не может взять в толк, за что на него такие напасти — он же рвал брюки гостю, защищая дом!

— Если мы будем устраивать здесь травлю честных людей, потому что нам не нравятся их фамилии или форма носа, это будет на пользу только настоящим немецким шпионам. Фамилия у настоящего шпиона, скорее всего, будет Федоренко или Иванов. Сейчас, когда Россия переживает годину тяжких испытаний, нас сможет спасти только единство и строжайшая дисциплина. Тогда мы сделаем то, к чему толкает нас историческая справедливость. Мы ударим по проливам, по Константинополю. Перед вами откроются золотые ворота Османской империи… Но если вы будете убивать честных людей — вас возьмут голыми руками. Вперед, к победе! Да здравствует свободная Россия!

— Урра! Да здравствует! — вопила раздавшаяся под напором автомобиля толпа.

Беккер несколько успокоился — в адмирале было некое качество, дававшее ему право распоряжаться людьми. То есть существование Колчака в Севастополе давало надежду на торжество порядка.

Коле захотелось поглядеть на флот, на те корабли, что стояли на якорях в Корабельной бухте. Если повезет, он увидит, как катер адмирала подлетит к «Екатерине».

Стоя на бульваре, перед открывшимся видом на море, Коля понял, что отсюда ему никогда не догадаться, какой из кораблей «Екатерина», а какой «Севастополь». На таком расстоянии размеры съедались и все корабли казались игрушечными. Между кораблями сновали катера, на серой воде замерли ялики рыбаков. В бухту сел неизвестно откуда взявшийся гидроплан. Он затормозил, приподняв носы поплавков, а с кораблей, нагнувшись, глядели на него блохи — матросы.

— Прапорщик! — окликнули над самым ухом.

Коля вздрогнул, резко обернулся. Рядом стоял морской кондуктор, за ним — два солдата-артиллериста.

— Чего надо? — Коля машинально ответил в тон окрику. Он не желал казаться наглым. Так получилось.

— Надо нам твои документы, — сказал один из солдат, и от того, как плохо слушались его губы и какая зловещая, но неуверенная улыбка блуждала на его губах, Коля понял, что он пьян.

— Вы не патруль, — сказал Коля. Получилось посередине — между вопросом и утверждением.

— А вот это тебя не касается, — сказал солдат.

— Простите, — вмешался менее пьяный кондуктор. — У нас революция, господин офицер… Вы тут стоите, смотрите на боевые силы флота с неизвестными намерениями, что вызывает наши опасения.

— Разве мне нельзя смотреть?

— Покажешь документы и будешь тогда смотреть, — сказал второй солдат, скуластый, узкоглазый, похожий чем-то на Борзого и потому особо неприятный Коле.

Первый солдат снял с плеча винтовку. Лениво снял, будто это движение не имело отношения к Беккеру, но в то же время показывая, что именно против Беккера и было оно направлено.

— Нет у меня с собой документов, — сказал Коля. — Зачем мне их таскать, правда? — Ему было неприятно услышать собственный, на октаву выше, чем обычно, заискивающий голос.

— Не повезло тебе, прапорщик, — сказал кондуктор. — Хотел ты — не хотел, но как немецкого шпиона и пустим в расход.

— Ну ладно, пошутили, и хватит, — сказал Беккер.

— А мы не шутим.

— Если вам деньги нужны, у меня немного совсем…

— А вот это усугубляет твою вину, — сказал скуластый солдат.

Кондуктор толкнул Колю в спину, и тот послушно пошел по бульвару. Немногочисленные прохожие смотрели мельком, стараясь не поворачивать головы, не привлечь к себе внимания.

— В экипаж? — спросил первый солдат.

Голос его донесся издалека, словно Коля шел в стеклянном стакане, а все люди, и его солдаты, и те, кто ходил по бульвару, — все остались за пределами этого стакана.

— А может, выведем к морю и капут? — спросил второй солдат. — Очень мне этот прапорщик не нравится.

— Отведем в экипаж, — сказал уверенно кондуктор. — Пускай все будет по закону. Обыщут, если немец или шпион — в расход.

Хоть эти слова тоже долетели издалека, они пронзили тупую покорность Коли. Тот молодой и жаждущий жить человек, который спрятался за сердцем, услышал и понял, что именно этого допустить нельзя.

Между тем время шло, и надо было придумать спасение раньше, чем они дойдут до экипажа. Но в голове ничего не было — пусто. Будто он, Коля Беккер, прыгал вокруг запертого дома, стучал в дверь, в окна, но никто не отзывался.

— Ты чего молчишь? — Кондуктору надоело идти молча. Он догнал Беккера. — Тебе что, жить не хочется?

— А что делать? — спросил Коля заинтересованно, искренне, будто кондуктор был доктором, могущим спасти от тяжкой болезни.

— Как что делать? Дать нам документы, доказать, что ты не немец и не шпион ихний, — простое дело! Где у тебя документы?

— Где?.. Дома, — сказал Коля. — Дома лежат. Я же не знал.

— Врет, что не знал, — сказал скуластый, — как же это в военное время в Севастополе без документов? Его нынче из Турции перекинули. — И он засмеялся, словно сказал что-то очень смешное.

— А где живешь? — спросил кондуктор, он и в самом деле почему-то проникся к Коле симпатией, а может, был добрым человеком.

Коля уже знал, что он сделает.

И оттого, что он представил себе собственные действия, стало легче, словно он их уже совершил.

— Есть у меня документы, — сказал Коля, — все есть, только дома лежат. Не верите — два шага пройдем, покажу.

Тут же завязался долгий и пустой спор между конвоирами, потому что одному из солдат лень было идти, он вообще хотел в экипаж. Второй склонялся к тому, чтобы Колю расстрелять. Говорил он об этом громко, чтобы слышали прохожие. А кондуктор решил было отпустить пленника. Но, на несчастье Коли, к ним тут прибился худой телеграфист с красным бантом, который стал требовать соблюдения революционной дисциплины. В конце концов один из солдат отстал, а его место занял телеграфист.

Телеграфист стал рассказывать, как мичман Фок взорвал «Екатерину», и, хоть слушатели отлично знали, что «Екатерина» стоит у стенки и ничего плохого ей мичман Фок не сделал, слушали они внимательно, будто хотели этим показать: знаем-знаем, на этот раз не удалось, а на следующий — мы не допустим.