Кир Булычев - Возвращение из Трапезунда

В городе было оживление — все время приплывали подкрепления, но снабжение их было из рук вон плохим, и настроение солдат тоже оставляло желать лучшего.

Запоздалые газеты приносили из России тревожные слухи: в стране шла грызня — ссорились политики, все твердили, что необходимо немедленно вытащить Россию из пропасти, в которой она находилась, пора наконец прекратить говорильню, иначе найдутся антинародные силы, которые будут действовать именно от имени народа. Они придут к власти, и тогда будет плохо всем, в первую очередь самому народу, не говоря уже о состоятельных классах общества. Если мы не хотим анархии, необходимо взяться за дело.

Поручик Митин иногда приходил к Андрею в башню на раскопки. Андрей устраивал перекур и усаживался рядом с ним в проломе башни. Они глядели в сторону гор, на святилище Митры, где изредка поднимались белые ватные разрывы. Поручик желал, чтобы наступление провалилось, чтобы Россия заключила сепаратный мир с Германией, потому что, если этого не сделать, будет следующая вспышка революции, когда поднимутся все темные рабские массы России и сметут все, что посмеет встать на пути. Андрей не соглашался с новым приятелем, потому что полагал, что в России есть немало здоровых демократических сил, которые еще не сказали последнего слова.

— Вы не знаете русского народа! — горячился Андрей, которому в те моменты казалось, что он разделяет мысли и чаяния русского народа, — он вспоминал лица встретившихся ему на жизненном пути добрых солдат или мастеровых, вспомнил и Глашу, и Марию Павловну, потому что они тоже были представительницами русского народа. — Наш народ переболеет болезнью роста. Да, это нелегкая болезнь, но ростки справедливости, побеги демократии, живущие в русской крестьянской общине, — все это дает нам надежды…

К согласию спорщики не приходили, что, впрочем, не мешало им оставаться добрыми приятелями, будто бы оказавшимися случайно на водах или на морском курорте и соединенными взаимной симпатией, которая завершится на вокзале в день разъезда.

Ни одна душа не обращала на Андрея внимания. Никто не нападал на него в темных переулках, никто не старался проникнуть в его номер, никто не стрелял в него — жизнь сразу потускнела и стала такой же, как жизнь археолога в Вологодской губернии.

На третий или четвертый день после освобождения из подвала турецкого дома Андрей возвращался с раскопок крытым базаром. Во-первых, эта дорога была прохладнее, чем проход по улицам, во-вторых, Андрею всегда было интересно бродить полутемными проходами базара, мимо многочисленных лавочек и магазинов, где с перегородок свисали роскошные ковры, в полутьме лавочек поблескивали надраенные медные кувшины и чеканные блюда, где громоздились штуки ситца и шелка…

Прямо на базаре, на главной его улице, Андрей нос к носу столкнулся со своим мучителем, загадочным и могучим главой турецкого клана контрабандистов господином Гюндюзом. Сердце Андрея вздрогнуло. Это было слишком обыкновенно, словно господин Гюндюз не мог существовать в дневном Трапезунде, а был лишь порождением его знойных ночей.

Андрей не знал, должен ли он показывать, что знает этого страшного человека. И пока он размышлял, господин Гюндюз, проходя рядом, чуть улыбнулся и поклонился, как бы оставляя за Андреем право узнавать себя либо не узнавать.

Андрей поздоровался — но уже со спиной господина Гюндюза.

И тут же увидел, что за Османом идут два молодых человека. Один из них обернулся, и Андрей узнал своего мучителя Рефика. И узнавание было настолько неприятным, что рука Андрея непроизвольно поднялась к горлу, как бы прикрывая тонкий шрам. А турок лишь усмехнулся и исчез в толпе.

Не раз Андрей проходил мимо заведения госпожи Аспасии Теофилато, но только днем — вечером, когда оттуда доносилась музыка «Сиртаки» и пьяные голоса, Андрей показаться там не мог. А днем «Луксор» был пуст, тих, и когда Андрей как-то осмелился и, отодвинув звенящие струйки, шагнул внутрь зала, перед ним появился инвалид на деревянной ноге, державший в руке неизменную щетку.

— Госпожи Аспасии нету, — сказал он по-русски, — и не будут.

Более Андрей не заглядывал в «Луксор», надеясь, правда, что в один прекрасный день гречанка будет снова танцевать в «Галате». Он даже принял за обыкновение спрашивать у портье, возвращаясь с раскопок:

— Госпожа Аспасия у нас сегодня не танцует?

И тот, полистав зачем-то свой блокнот, куда записывал резервации, отвечал:

— Госпожа Аспасия у нас сегодня не танцует.

Никто не интересовался Андреем.

И от Лидочки не было никаких вестей.

Основную тайну — почему же вдруг все бандиты и контрабандисты Трапезунда потеряли интерес к Андрею Берестову — помог разгадать крестьянский сын Иван Иванович.

Как-то вечером он зашел в «Галату» — у него были дела к Авдеевым, заглянул к Андрею, предложил выпить по чашке кофе, только не в вонючей «Галате», а в соседней кофейне, за столиком, вынесенным на тротуар.

Был жаркий вечер после раскаленного дня. Горячая волна воздуха пришла откуда-то из Палестины или египетских пустынь. Над Трапезундом висела пыль, днем все ползали, как дохлые мухи, еле перебирая лапками, и старались пересидеть день в тени.

Иван сказал, что экспедиция Успенского, видно, не дотянет до осени. Деньги кончались, из Петербурга новых не присылают, а те, что остались, быстро теряют в цене.

— А вы ссудите своему профессору, — сказал Андрей. — Верно, у вас еще осталось?

— А имение? — улыбнулся крестьянский сын. — Имения тоже дорожают.

— Сожгут пугачевцы ваше имение, — сказал Андрей. — Лучше отдайте неправедно заработанные деньги профессору Успенскому на пользу великой науке.

Иван Иванович рассмеялся, но невесело. В последние дни он был озабочен. Лето еще только начиналось, и Андрею казалось странным, чтобы такой преданный науке человек, как Успенский, вдруг свернул дела и покинул Трапезунд. Тем более что на фронте скоро начнется наступление, и тогда можно будет следом за нашей армией побывать в иных византийских городах, которые пока еще находятся в турецких руках.

— Да, — сказал крестьянский сын, — вас может интересовать случайная информация, которую мне принесла на хвосте одна птичка. Вы были правы. Берестовых — два. Нашелся ваш двойник.

— Я же говорил! — сказал Андрей. — А мне не верили.

— Я сам не верил, — признался Иван Иванович. — Уж очень невероятное совпадение.

— Что же оказалось?

— Оказалось, что вы, милостивый государь, чудом остались в живых.

— Честно говоря, — сказал Андрей, — я все эти дни оглядываюсь через плечо и удивляюсь, почему никто не обращает на меня внимания?

— Потому что все знают, что интересующее их лицо, старший лейтенант Андрей Берестов, инспектор севастопольского картеля, уже две недели лежит в лихорадке.