Сергей Другаль - Язычники

Кот, не глядя по сторонам, ушел в сад, отряхивая лапы. Впрочем, к обеду он вернулся.

Нури бродил по дому, машинально трогая вещи. Лениво думалось, что Сатон сегодня весь день почему-то пробыл дома. Наверное, из-за него. И вообще, в этом городке, в ИРП, на этом курорте, время течет вне ритма. И… Нури поймал себя на том, что уже с минуту тупо смотрит на серый с металлическим отливом тетраэдр. Он тряхнул его, прислушался к звону семян внутри: орех, откуда? Ах да, Олле привез его в подарок деду. Из ореха так ничего и не выросло… Не выросло…

Нури тронул висящий на стене коготь, длинный и кривой, как ятаган. Такие когти носят сорпы, один… на правой лапе. Коготь мерно раскачивался: влево-вправо, влево-вправо… Период постоянен, амплитуда убывает по экспоненте…

Откуда-то из глубины подсознания выплеснулся холодный страх. А что, если он разучился думать? Однотонный, без красок, плоский мир пустяков. После сдачи машины за последние дни ни одной стоящей идеи не сверкнуло в безоружном мозгу.

Нури старался воскресить события этих дней, но памяти не за что было зацепиться: получил долгожданный вызов на экзамены (а сдаст ли он их в таком состоянии?), учился летать, ел, спал, о чем-то думал. Или ни о чем?

Он затряс головой. Боль возникла в затылке и колющей волной проползла к вискам. Симптомчики. Нури скрипнул зубами и вышел в сад с застывшим в улыбке лицом.

В тени в легком кресле полулежал дед, борода его торчала кверху. В бассейне бабушка и Алешка купали щенка. Невдалеке на воде маячил дельфин. Он изредка шлепал ластами и фыркал. По веранде, поскрипывая коленными шарнирами, бродил Телесик. Кибер томился — ему хотелось попробовать новый голос.

— Не следует в общем бассейне купать животное, происхождение и координаты которого в ретроспекции не известны, — не выдержал он.

— Не волнуйся, — сказала бабушка. — В ИРП не бывает больных животных. А что касается происхождения, то щенок всегда происходит, слава Богу, от собаки.

— Мое дело предупредить.

— Ну и спасибо. Принеси лучше полотенце.

Потянулась минутная пауза, потом дед сказал:

— Я читал твои работы, Нури. Признаю, ничего подобного в области машинной математики еще не было, и я бы поздравил тебя…

Сатон повернул голову, светлыми глазами он смотрел снизу вверх на Нури.

— У нас было всего два года.

— Это не мало.

— Не знаю. Сначала мы сделали электронный стимулятор умственной деятельности. Ты должен помнить, я задумал его еще в школе…

— Я уже тогда возражал. Вредная затея.

— Если бы у тебя был тогда ЭСУД, отец остался бы жив.

— Нет. — Сатон закрыл глаза. — Нет, Нури. На Марсе у нас не было недостатка в мыслителях. У нас был недостаток времени. Мы знали, что надо делать, мы просто не успели.

— Ты говоришь это потому, что не работал с ЭСУДом. Ты не знаешь радости неожиданных озарений.

— И многие из вас испытали эту радость?

— Я эгоист. — Нури потер затылок. — Я один, но этого было достаточно, меня хватало на всех и на все.

— В твой институт были переданы лучшие математики планеты, и не было, я уверен, не было необходимости применять ЭСУД. Эйнштейн пользовался собственным мозгом.

— Среди нас не нашлось Эйнштейна. Но Большая всепланетная уже работает — это главное. Я сознательно нарушил запрет и сам наказал себя.

Сатон отвернулся. Это просто невыносимо, смотреть, как улыбается Нури. А он ведь знал об ужасной участи тех, кто испытывал на себе химические стимуляторы, знал, что это почти неминуемо приводит к распаду личности.

Сатон подошел вплотную, он смотрел Нури в глаза, и тот не отвел взгляда.

— Это ведь электронный стимулятор, профессор, не химический. Процесс обратим, мы сделали расчеты. Клетки обновляются в течение месяца, скоро все будет в порядке. Жаль, что ЭСУД демонтировали.

Сатон смутился: кажется, Нури читает мысли. Он неловко топтался рядом.

— Ладно. Боль я сниму. Навсегда, запомни, навсегда. — Он на секунду коснулся ладонями висков Нури.

Это было как сон: боль действительно отошла. Нури перевел дыхание. В мире появились краски, что-то сместилось и стало на свои места.

— Когда мы сменим вас, — четко разделяя слова, сказал Алешка, — то отменим закон ограничения рабочего времени как нарушающий свободу личности, поставим ЭСУД на конвейер и снабдим стимуляторами всех желающих. Мы сделаем так, чтобы у каждого был свой ЭСУД… и свой щенок.

Алешка и кибер пошли к дому, неся завернутого в полотенце щенка. Щенок лизал пахнущий кухней киберов манипулятор. Бабушка шла рядом, положив руку на плечо киберу, и говорила:

— Ты добрый, Телесик, ты хороший. Что бы ты хотел получить в подарок ко дню рождения?

Кибер остановился. Он посмотрел на щенка, на бабушку, голова его сделала полный оборот, в линзах глаз загорелись зеленые огоньки электронной эмиссии, и он сказал:

— Я хочу заболеть.

Мангуста Бьюти возлежала на спине золотого дельфина, — две такие скульптуры украшали вход в здание центра. Бьюти равнодушно посматривала сверху на ожидающих. По стриженой траве прохаживались, перебрасываясь фразами, лучшие люди планеты. В позе полного сосредоточения, подняв лицо к солнцу, сидел Рахматула. Он не дышал уже минут двадцать и не отвечал на вопросы. Пояс космонавта — лишь три человека на Земле были удостоены столь высокой награды — опоясывал его обнаженный торс. Рядом, с чертенком на руках, стоял Иван Иванов. Чертенок, небольшой, с кошку, сонно помаргивал, потом положил голову с маленькими витыми рожками Ивану на плечо и сладко зевнул.

— Настоящий? — спросил Нури.

— Более чем. Можете проверить.

— Свят-свят. Сгинь, нечистая сила! — сказал Нури. Тот никак не реагировал на заклятие, только в воздухе слегка повеяло серным ангидридом.

— Адова эманация, — извиняющимся тоном сказал Иван.

Чертенок удобнее уместился у него на руках, пробормотал:

— Идет коза рогатая… — и заснул.

Кутаясь в оранжевую тогу, подошел величественный Хогард Браун. Его глаза с подкрашенными фиолетовыми белками слезились. Великий спелеолог и юморист не носил прописанных ему темных очков. Зато он носил яркие одежды и в правом ухе серьгу с огромным зеленым рубином. Хогард большую часть жизни проводил под землей, а выходя на поверхность, вовсю наслаждался красками неба, и леса, и воды. Ибо его всегда ожидал новый спуск в царство темноты и тишины. Лучшие свои произведения из одной-двух фраз Хогард сочинял там, во мраке пещер, где смертельный риск был нормой жизни его и таких, как он. Хогард утверждал, что он начисто лишен чувства юмора и потому свои шутки проверяет на себе: если уж он сам улыбнется, то читатель будет хохотать неудержимо.

— Чертенок — это хорошо, — серьезно сказал Хогард. — Но меня интересует, почему ИРП? Я получил вызов и удивился. Конечно, приехал. На дважды сгорбленном верблюде. И нас здесь не так уж много.