Леонид Смирнов - Демон «Кеплера»

Нэтти спала, когда я позвонил. Она медленно соображает в постели и на сей раз несла какую-то чушь: бур-бур, милый, так жаль, не езди, бур-бур… Не очень-то она огорчилась, как видно. Сила привычки… Дай-то бог, чтоб так, а не иначе.

Карлуша Эдельфри по-детски причмокивал во сне. Очень не хотелось его будить, но ничего не поделаешь… Могучие моторы десантных барж рокотали действительно усыпляюще. Странно, что я не последовал примеру моего адъютанта. Перед началом операции каждая минута сна на вес золота. Мне ведь предстоит думать, много думать, а не скакать по буеракам, пуляя в живые мишени.

— Подъем, — тряхнул его за плечо. — Подъем!

Но Карлуша только морщился, отпихивался, будто в пантомиме, — так, что я на мгновение даже засомневался, не притворяется ли. С него ведь станется…

— Пожар!

Карлуша вскочил. Это было запретное слово. Зря я это, право, зря. Карлуша был встрепан, озирался испуганно. Огня не увидел и быстро успокоился. В свое время Эдельфри потерял в огне всю свою семью. Огнеметчики пресвятого Селяха подожгли офицерские общежития в столице. Сгорело всего два дома, но для Карлуши — весь мир.

— Приготовиться! Через пять минут десантирование! — объявил по трансляции командир «толстобрюхого».

Люди в отсеках зашевелились. Кто-то незлобно чертыхнулся, кто-то потягивался, разминал затекшие ноги. Карлуша оправил амуницию, натянул на лысину десантный шлем, и тот разительно изменил его лицо: оно стало маленьким (в обрамлении надутой кожи надбровников), остались одни глазки, дырки носа и пухлые губы. Какое-то поросячество. Карлуша подмигнул мне. Я тоже натянул шлем. Подошел капитан, старший по барже, отдал честь, доложил:

— Генерал, личный состав к высадке готов.

— Отлично. Дайте мне связь с другими баржами.

На других «толстобрюхих» тоже оказалось все в порядке. Иначе и не бывает в спецчастях.

— По кабинам! — гаркнул я (в первый раз за полет по-настоящему, по-генеральски).

Кабины были тесными и весьма ненадежными на вид. Но я — то знал, что они многое способны выдержать. Самое страшное, что можно получить при посадке, — это пару синяков.

Снова раздался голос командира «толстобрюхого», он выполнял свою последнюю обязанность:

— Напоминаю: парашюты выбрасываются автоматически. Однако следите за сигнальной лампой. Если вспыхнет красная — дергайте за аварийный рычаг. Старшие по кабинам следите за временем. Если через четверть минуты после выброса нет ни толчка, ни красного огня — тоже немедленно дергайте.

Техники проверили, хорошо ли задраены люки кабин. Пуск! Ш-ш-шар, ш-ш-шар, ш-ш-шар! — скользнули полозья к разверстому десантному люку. Кабины одна за другой вылетали под днище баржи и выстраивались в цепочку. Ветер с пронзительным свистом обдувал их. Я, как и все десантники, смотрел на часы, считал секунды, то и дело переводя взгляд на контрольную лампу щитка и подсвеченный фонарем черный рычаг с сорванной пломбой.

Меня ударило по ногам, прижало к полу. Люди вмиг повеселели, напряжение как рукой сняло. Заговорили, хоть и негромко, и голоса тут же слились в успокаивающее бормотание. Теснота в таком полете даже приятна. Каждый раз чувствую себя молодым. Когда ты в одной связке, возникает какое-то особенное ощущение единения, общности с этими молодыми парнями в маскировочных костюмах.

— Хочешь тоника? — спросил меня Карлуша, протянул термос.

Я не ответил, потому что вдруг почувствовал тяжесть на сердце. Первый раз в жизни. Потом стиснуло со страшной силой и уже не отпускало. Я так и не испугался — лишь удивился. В глазах стало темнеть. Я хотел сказать об этом адъютанту, но не смог раскрыть рта. Эдельфри уронил термос. Обрушилась темнота…

Итак, судя по всему, я — андроид. И даже, если хотите, робот. Пусть… Пусть для вашего спокойствия я буду роботом. Не суть важно.

Меня часто спрашивали во время обучения: «Что это значит быть роботом?» Я пожимал плечами. «Ну, все-таки, что ты чувствуешь? Как себя самого ощущаешь?» — «А черт его знает», — отвечал я до тех пор, пока не посмотрел одну старинную кинокомедию. И с того дня я стал дотрагиваться до левой половины головы, говоря: «Вот тут я — человек», затем — до правой половины: «А тут — робот». Одни люди смеялись, другие — хмурились и даже ругались про себя. Для меня это стало чем-то вроде теста на чувство юмора. Любопытно все-таки попробовать сапиенса на зуб…

Меня создали по образу и подобию одного типа. Человека, разумеется. Скажу по совести: не нравится он мне, хоть режь. Однако сам себе я нравлюсь. А еще говорят: яблочко от яблони… Мой учитель Виктор Ступин сказал однажды: «В тебя запихнули все хорошее, что можно было взять от этого человека, а уж все остальное — дозаправили до комплекта — от робота». Что касается моего тела, то оно, конечно же, металло-керамическое. Прямо скажу: всем на зависть тело.

Донор мой (не буду, так и быть, называть его имени) поначалу был смел, даже отважен. Он сам настоял на операции, лег, можно сказать, на алтарь науки, а уж потом, увидев, как все-таки сильно я похож на него, испугался. Причем испугался смертельно, как редко пугаются мужчины. Я имел с ним не один «серьезный» разговор. Он сплошь и рядом скатывался до нравоучений, а то и на угрозы переходил. А мог вдруг, в мгновение сменив тон, униженно просить меня не приходить к нему домой, не видеться с его женой и вообще держаться подальше от улицы Н-ской. Хохма! Я, конечно же, клятвенно обещал, но вскоре все начиналось сначала. Он мне ни капли не верил. Наверное, потому, что представил себя на моем месте.

Виктор Ступин объяснил мне, что это были крайне унизительные сцены, и я в глубине души стал презирать моего донора. Кстати, мне часто говорят, что я не умею чувствовать. Я с этим категорически не согласен. Я чувствую очень даже ясно и притом массу самых разных вещей. Может, по-другому, чем вы, люди, и тем не менее. Но если я начинаю возражать, меня немедленно урезонивают, ставят на место: человеческие чувства высоки, даже величественны, чисты, как горный родник, твои же — мелки, ничтожны, утилитарны до безобразия. Мне кажется, что все эти амбиции — только лишь от уязвленного самолюбия. И Виктор, даром что человек, здесь со мной солидарен. Людям хочется быть уверенными, что мое великолепие ограничивается телом, что мои создатели, наделив меня чудо-оболочкой, не сумели дать мне совершенный (человеческий — в их понимании) разум. Я, примитивный андроид, не могу, просто не имею права во всем превосходить вас, хомо несравненных сапиенсов. Я — всего лишь послушная игрушка в руках кукольника, орудие, пусть самое эффективное, но только не личность! Личность не может быть орудием. Ваша этика такого не позволяет… Мне искренне жаль вас.