Харлан Эллисон - Миры Харлана Эллисона. Т. 2. На пути к забвению

Но он увидел. И с этого мгновения все изменилось.

Потому что теперь до небытия оставался один шаг. Точнее, тве недели — и ни днем больше. И за этот срок он должен что-то совершить. Найти цель и добраться до нее во что бы то ни стало. А потом — умереть без скорби.

Но цели не было. Он сидел в затемненной гостиной на стуле с высокой спинкой (за форму спинки такие стулья прозваны крылатыми), и пустота восьмикомнатного дома обступала со всех сторон. Прежде Артура не посещали мысли о собственной кончине. Он сумел примириться с уходом матери и знал: когда-нибудь наступит и его черед. Но его собственная смерть будет выглядеть совершенно иначе.

«Как можно дожить до сорока — и ничего не иметь? — спрашивал он себя. — Как такое возможно?»

Оказывается, возможно. У него не было ровным счетом ничего. Ни таланта, ни заслуг, которые увековечивают память, ни надежды на поминки, ни цели в жизни.

Подсчитывая все эти «ни», Артур добрался до самого главного. Он был девственником. У него никогда не было женщины.

Человечеству оставалось две недели, когда Артур Фулбрайт понял, чего ему хочется больше всего на свете. Больше, чем известности, богатства или высокой должности. Его последнее желание в этом лучшем из миров было скромным и незамысловатым.

Артур Фулбрайт хотел женщину.

Деньги были. Правда, немного. От матери остались две тысячи долларов наличными и в ценных бумагах, еще две тысячи лежали на его собственном банковском счету. Итого четыре тысячи долларов. Это сыграло очень важную роль. Впоследствии.

Он вовсе не сразу додумался купить женщину. Сначала возникли другие варианты. В первую очередь — знакомая молодая стенографистка из его конторы, из отдела документации.

— Джеки, — обратился он к ней, немало времени потеряв в ожидании удобного случая, — ты бы… гм-м… не согласилась… гм-м, это… пойти со мной сегодня в театр… или еще куда-нибудь?

Она с любопытством взглянула на него, прикинула, что бы это значило, и, вообразив нечто вроде вечера за скрабблом [15] Настольная игра в слова, которые составляют из кубиков с буквами. (Примеч. пер.) с подружкой, согласилась.

В тот вечер она сложила кулак и с такой силой двинула своему компаньону по ребрам, что у того слезы выступили на глазах, а потом около часа саднило в боку.

На другой день в публичной библиотеке Артур постарался избежать блондинки с уложенным вокруг макушки «конским хвостом», листавшёй книги в отделе исторической прозы. Блондинка была замужем, а кольцо не носила из-за вечных ссор с мужем. Артуру было видение. Перед его мысленным взором разыгралась весьма неприятная сцена с участием блондинки, библиотекаря и библиотечной охраны.

Истекла неделя, а он так и не изобрел безотказного приема, чтобы склеить какую-нибудь девицу. А время не ждало. Бродя поздним вечером по улицам и минуя редких прохожих — живых людей, которым было суждено скоро исчезнуть в огненном вихре, — Артур в страхе подсчитывал оставшиеся дни, часы, минуты.

Он хотел женщину… Желание переросло в манию, в навязчивую идею, которая поглотила все остальные мысли, которая двигала им, точно пешкой. Он проклинал мать за рафинированные манеры коренной южанки, за белое рыхлое тело, за невидимую пуповину заботливости. Она никогда ничего не требовала от сына, она всегда старалась угодить, не жалела материнской любви, чтобы в пастельном раю ему жилось уютно и благостно.

И чтобы он умер в огне вместе со всем человечеством. Умер никем.

На улице было холодно, казалось, будто фонарные столбы подрагивают в ореоле призрачного сияния. Издалека донесся и пропал в темноте автомобильный сигнал; переключился светофор, рокот дизеля сменился ревом, и грузовик с кашлем укатил прочь. Сизый до тошноты цвет асфальта наводил на мысли о гниющей плоти, звезды канули в чернильную мглу безлунной ночи. Артур съежился в коконе пальто и наклонился вперед под косым встречным ветром, что сметал и подбрасывал опавшие листья. Где-то взвыла и сразу умолкла собака, а по другую сторону улицы хлопнула дверь. Неожиданно он обрел сверхчувствительность, сверхвосприимчивость к подобным звукам и ощутил жгучее желание слиться с ними, очутиться под кровом, в тепле и любви… Будь он даже парией, преступником, прокаженным, он бы не познал такого страшного одиночества! Будь проклята бесчеловечность цивилизации, позволяющей таким, как он, стареть на отшибе жизни. Стареть бессмысленно, безудержно, безнадежно…

До перекрестка оставалось полквартала, когда там появилась из теней девушка. Каблучки мерно процокали по тротуару, затем по проезжей части в сумрак.

Артур зашагал напрямик через газон, и, даже после того, как осознал, на что решился, ноги сами несли его вперед.

«Изнасиловать!»

Слово распустилось в мозгу оранжерейным цветком с кроваво-красными лепестками. Оно тотчас увяло, почернело по краям, но было уже поздно: утопив еще глубже руки в карманах пальто и почти касаясь груди подбородком, — Артур припустил бегом. Получится или нет? Хватит смелости или нет? Она молода, красива, желанна — он знает. Он повалит ее на траву, но она не закричит, а будет смирной и податливой — он знает!

Он забежал вперед и улегся на мокрую бурую землю под прикрытием кустов. Он ждал, а каблучки отсчитывали шаги. Вот-вот она подойдет вплотную, и тогда…

Сквозь пелену похоти ему вдруг явилась иная картина: полуобнаженное скорченное тело на асфальте, толпа мужчин, орущих и потрясающих веревкой. Затем возникло лицо матери — пепельно-серое, искаженное ужасом.

Артур зажмурился и прижался к земле щекой. «Мамочка, ты для меня все, без тебя я ни шагу! Нежная, преданная мамочка, без тебя я — ничто!»

Каблучки процокали совсем рядом. Он не пошевелился.

Лишь к закату дня в мозгу угас пожар, и вместе с рассудком вернулось беспокойство.

Он не поддался зверству. Может быть, ценой своей души.

Наступил тот день. День, когда это произойдет.

Было еще несколько взглядов мельком, несколько потрясающих, опаляющих разум видений, и Артур Фулбрайт окончательно убедился в своей правоте. Это случится сегодня. Сегодня мир обратится в пепел.

Он видел, как дома из стали и бетона брызгали огнем, точно бенгальские огни, сгорали без остатка, как коробки из гофрированного картона. Солнце зияло кровавой раной, — словно некий великан вылущил себе глаз, чтобы только не видеть этого кошмара. Тротуары плавились, как сливочное масло на сковородке; в сточных желобах и на крышах дымились обугленные тела. Это было чудовищно… и это было сейчас.

Он понял: пора!

И тут его осенило — деньги! Четыре тысячи долларов!

Он забрал из банка все до цента. Надо было видеть лицо управляющего, когда тот спросил, все ли у мистера Фулбрайта в порядке. Артур ответил шуточным стишком, отчего управляющий встревожился еще сильнее.