Ульяна Глебова - Ветка кедра

Но нам-то дано видеть прошлое только издали. А для них, странствующих во времени, люди минувших веков — это же реальные, во плоти и крови, личности!

Перед глазами стояло лицо Ильи — живое, улыбающееся… Какие еще шедевры он мог бы создать, попытайся пришелец использовать хоть малую толику своих возможностей! Да что там использовать — достаточно было в ту первую встречу просто обо всем рассказать мне, даже не рассказать — единым словечком намекнуть…

Не намекнул… Зато сейчас донельзя доволен и горд. Еще бы: куда как эффектно — открыть вдруг взорам пораженных людей очередное сокровище, которое было едва не затоптано ими, — главные слова двенадцатого, двадцатого или какого еще там столетия… Кушайте, мол, на здоровье, наслаждайтесь, современнички, приятного вам аппетита. И помните, как мы вас осчастливили!

С ненавистью смотрел я на своего гостя.

— Немедленно убирайся отсюда! Слышишь! Я не желаю видеть тебя больше ни секунды! Задачу свою ты выполнил: с рукописями будет сделано все, что нужно, — можешь не беспокоиться…

— Спасибо. Только вам придется потерпеть мое общество еще некоторое время. Двух часов не прошло, а в этом кресле так уютно… Да и некуда мне убираться.

— То есть как это некуда? — опешил я.

— Может быть, вы хотите предложить мне обратный билет?

— Какой еще билет? — Я опять ничего не понимал.

— Мне не хотелось рассказывать вам об этом… Есть такие простые вещи, говорить о которых очень трудно… Существует одно обстоятельство… Словом, чтобы выполнить то, для чего я был послан в вашу эпоху, я должен был пропустить временну́ю точку, из которой еще возможна обратная хронотранспортировка. Придя к вам, я сказал, что у меня в запасе два часа. На два часа хватит энергии моего изолирующего поля — вот что это значило.

— И… что будет… потом?.. — Язык у меня вдруг стал деревянным.

— Ничего. Пустота.

— И… вы…

— Да. Я знал об этом. С самого начала… Ну что вы на меня так смотрите?

Наверно, я и в самом деле смотрел на него в этот момент так, как никогда ни на кого не смотрел. Мне вдруг явственно представился жаркий бой — и он, в вылинявшей, по́том просоленной гимнастерке, готовый, стиснув зубы, броситься с последней гранатой под вражеский танк… Но ведь когда под танки — это война, это решается судьба страны, а другое дело…

— Когда речь идет о судьбе гениальных творений, — властно раздался его голос. — Это не другое дело, это тоже первое дело. Иной возможности здесь не было — или так, или вообще никак. Я сделал свой выбор. Рукописи не горят! — еще раз твердо повторил он. — В ваше время эти слова, кажется, уже были классикой…

«А ведь это и вправду бой! — вдруг подумалось мне. — Бой, где победить необходимо любой ценой. И он сделал свой выбор — вступил в этот бой как солдат, который поднимается в атаку, даже зная, что гибель неизбежна… Потому что иначе нельзя, — внезапно осенило меня. — Иначе прошлое, в котором о чем-то важном забыли, прошли мимо него, становится опасным — оно нарушает нормальный ход времени, превращается в нечто вроде мины, заложенной против будущего… Так вот почему не горят рукописи! И не о себе ведь они, такие, как мой гость, думают — уж для них-то наверняка не осталось в минувшем ничего забытого. Они хотят для каждого поколения открыть сокровища, о которых человечество и не подозревает, они готовы жизнь отдать за это — спасибо им великое! Только… Сберечь такой ценой вещь, даже не попытавшись спасти ее создателя… Этого я не понимаю… И разве в одном Илье дело?»

— Я знаю, о чем вы сейчас думаете, — прервал он меня. — Стоит нам только захотеть — и не окрасится кровью снег в то январское утро у Черной речки, не рухнет к подножию Машука простреленный поручик Тенгинского пехотного, долгие годы еще будет греметь могучий бас командора вашей поэтической революции… Так? А почему вы считаете, что этого хочется только вам? Нам тоже этого хочется — не меньше вашего. Нам, может быть, много чего хочется видеть в прошлом иным. Только история не делается дважды — переписать ее заново невозможно… Это вы понимаете? В вашем веке расстреляли Лорку и отрубили руки Харе [1] Виктор Хара (1932–15.09.1973) — чилийский поэт и певец, убит во время пиночетовского переворота. — прим. верстальщика из 2013 г. , вашим веком пережита величайшая трагедия истории, в вашем веке доведены до совершенства системы уничтожения человечества — это вы понимаете? В вашем веке — не в моем! И не говорите сейчас, что от вас все это никак не зависит — от каждого как-то зависит. Не перебивайте, пожалуйста! Дайте закончить — мне осталось немного… Вы в своем времени не гости: вам отвечать за него — и за беды его, и за победы. И только вам, современникам, по силам определять его ход — никто другой за вас этого не сделает, даже если захочет. Так постарайтесь распоряжаться своей эпохой так, чтобы потомкам не захотелось увидеть ее иной. Ни в чем не захотелось — даже в самой малой малости. И чтобы не понадобились больше такие экспедиции, как моя… Постарайтесь…

Он внезапно умолк, откинулся на спинку кресла, посмотрел на часы.

— Ну а что касается рукописей, для вас ничего не осталось неясным?

Я отрицательно покачал головой.

— Ну вот и хорошо…

Может быть, он ждал, что я сейчас удалюсь, дам ему возможность провести оставшиеся минуты наедине с собственными мыслями. Но я, словно ребенок, которому никак не показывают обещанный фокус, поспешно, прежде чем успел что-либо сообразить, выпалил:

— Пожалуйста, расскажите о будущем — хоть что-нибудь! Какое оно?

— Какое оно? — Гость мягко улыбнулся чему-то своему. — Хорошее… Хотя во многом и не такое, каким его обычно изображали в ваше время. Молочные реки в кисельных берегах у нас не текут. И рецепт всеобщего счастья тоже пока что не открыт… Мы радуемся любимой работе — как и все, кто жил до нас. Мы ценим дружбу и презираем подлость — в наше время она тоже иногда встречается… Мы знаем, что не успеть нам охватить все сущее, и завидуем тем, кто придет в мир после нас, потому что они сумеют шагнуть дальше. Разве вашим современникам эти чувства не знакомы?.. Ну что еще вам сказать? Мы многое можем: у нас надежные помощники — умные и добрые машины… Впрочем, вас, гуманитария, технические достижения ведь мало волнуют. А человек — всегда человек, на все времена. И на все времена ценность его не в том, в чем он повторяет других, а в том, чем он от других отличается. Для нас эта истина бесспорна… Как сказали бы в древности, дай-то бог, чтобы он и дальше оставался таким же. А дел у него — много! На миллионы лет… Вот что я могу рассказать вам о будущем… А теперь принесите, пожалуйста, немного воды. Только подольше спускайте ее из крана, чтоб была похолодней…